Лишь немного погодя он, обернувшись и почесав в затылке, подтвердил:
— Тот самый, тот самый… Ах, черт побери!
— Тот, что мы только что видели сверху?
— Да, тот самый, ты еще думал, что он одноэтажный.
— Но теперь-то он, слава богу, трехэтажный!
— Верно. Но зато принадлежит он теперь уже не Борчани.
— Что вы говорите? Оттого, что дом сделался трехэтажным, он перестал принадлежать Борчани?
— Вон тот добрый малый сказал, что Борчани уже много лет назад продал свой дом какому-то мастеровому-седельщику, а где сам живет — он не знает.
— Какая неудача! — задумчиво промолвил Михай. — Мне кажется, дядя, напрасно мы сюда вообще тащились.
— Ну, погоди, еще будет видно, — пробормотал нехотя старик. — Зайдем-ка вон туда, к портному. Он нам, наверное, скажет, где искать Борчани.
Они зашли в мастерскую Йожефа Кутлика. Портняжка этот прославился тем, что однажды (это было еще в старое дурное время), получив от комитатского вице-губернатора господина Кратовского фрак для выведения жирных пятен, взял ножницы да попросту вырезал из фрака засаленные места. Этот поступок так прославил Кутлика, что заказы к нему посыпались от благородных патриотов чуть ли не всей страны, даже из таких отдаленных комитатов, как Хевеш и Абауй.
Но теперь количество клиентов у Кутлика все уменьшалось. Иноземцев изгнали из Венгрии, и, по мере того как они покидали пределы нашей страны, слабело и чувство венгерского патриотизма, будто на подошвах своих калош они вместе с глиной утащили заодно и любовь к отечеству. Сам черт не разберется в этих делах.
Правда, есть, остались еще в Венгрии люди, которые любят нашу родину, но, увы, не настолько сильно, чтобы поручить Кутлику шить себе штаны…
А прежде, — э-эх, прежде?..
Знаменитый муж стоял за стеклянной дверью, раздумывая обо всем этом, когда наши приятели явились в его мастерскую.
— Чем могу служить, господа? — подобострастно, потирая руки, спросил Кутлик.
— Скажите, где живет? господин Ференц Борчани?
— Напротив здания Горного управления.
— Как, у него и там имеется дом?
— Нет, он там снимает квартиру.
— Странно! — решив продолжить дипломатичные расспросы, воскликнул Кёрмёци. — Такой богатый человек, и нанимает квартиру в чужом доме?
Однако Кутлик вместо ответа только покачал с сомнением своей продолговатой, как у муравьеда, головой.
— Или, может быть, он совсем не богат? — принялся допытываться Марьянский.
Портной Кутлик бросил уничтожающий взгляд на незнакомцев и равнодушно пожал плечами, словно болтовня на подобные темы была ниже его достоинства.
— Господа, я знаю, как пришивать карманы, но угадывать, что в них лежит, я не умею, — заявил он, а затем спокойным, полным достоинства жестом показал на дверь, как бы вышвырнув их из своего заведения.
— Что же нам теперь делать? — спросил Марьянский, очутившись за дверью.
— Пойдем к Борчани.
— Что-то нет охоты. Я не пойду. К чему? Денег, как я вижу, у них все равно нет.
— Не мели чепухи. В конце концов смотрины еще не сватовство. Я написал моему приятелю, что ты приедешь, значит, ты должен приехать. А кроме того, мы с тобой еще ровным счетом ничего не знаем. Из того, что он продал свой большущий дом, еще не следует, что и деньги, полученные за него, он уже промотал. Кто знает, почему он его продал? Ференц — умная голова, не бойся! Кстати, дом в Шельмеце — сознайся, рискованная штука: весь город снизу подкопан и, если когда-нибудь — qud deus avertat! [14] Господи, избави! (лат.).
— случится землетрясение, вроде того, что было в Загребе, или даже более слабое (здесь только наполовину славянский край, так что и землетрясение здесь будет послабее), весь город отправится под землю и даже не скажет, что видел нас когда-то с тобой.
— Ну ладно, пошли, — уступил в конце концов Марьянский.
Небольшой, всего в пять окошек, флигелек был совсем неподалеку. Они легко отыскали его. Изо всех пяти окон выглядывали цветы. В особенности хороша была распустившаяся тритома. Но, посмотри-ка, и китайская роза на втором окне недурна! Двор вокруг дома тоже был полон цветов. Пчелы, словно хмельные, лениво перелетали с лепестка на лепесток.
На веранде маленький мопс играл с котенком. Вверху под коньком целовались голубочки, а на прясле были развешаны белоснежные женские юбочки. Одним словом, все говорило о том, что в доме имелась девица.
Фифи — так звали собачонку — тявкнула раза два на гостей и принялась обнюхивать сапоги старого господина.
Читать дальше