Кальман Миксат - Том 2. Повести

Управляющий попросил взаймы двести форинтов; хозяин (теперь уже совершенно протрезвившийся) отправился на чердак и немного погодя вернулся оттуда с деньгами.

В доме еще шумел пир, но дудка больше не свистела (ей ножом-складнем вынули душу). Кошкар стоял у колодца, окунал голову в ведро с водой, Сурина, придя в веселое расположение духа, взобрался на дерево посреди двора и кукарекал оттуда петухом.

— Не своди с ума моих кур, сударь, — кричала ему снизу хозяйка, — а не то я рассержусь.

Подобравшись тихонько к чабанихе, Марьянский спросил шепотом:

— А что за цыпленочка держите вы у себя в хлеву?

Хозяйка испуганно уставилась на него:

— Т-с! Боже мой, как же это вы пронюхали? Негде мне было больше поместить мою душечку! А ведь она мне и диамантов дороже!

— Но кто она?

— Долго рассказывать, потому как…

Чабаниха пустилась в объяснения, но было уже поздно: подкатила запряженная коляска, и старый Кёрмёци злым голосом закричал:

— Садись, племянник! Быстро, быстро!

Они сели в экипаж и поехали.

— Расшиби бог этот Лопатинский лес. Обратно другой дорогой поедем! — заявил старик. Однако не успели они отъехать и нескольких шагов, как увидели, что за ними с криком: «Расписку! Расписку!» — бежит старый Картони.

Кёрмёци рассвирепел. Остановив коляску, он возмущенно бросил Картони, размахивавшему листком бумаги:

— Ах, вон как! Чего ж вы раньше не говорили, что вам расписка нужна?

— К чему она мне? Вам, сударь, нужна расписка. Вот возьмите да спрячьте ее получше!

Кёрмёци взял листок бумаги и прочитал жирные буквы, начертанные рукой чабана (да-да, Картони ведь в свое время и в школе учился — в латинской школе города Бестерце!):

«Свидетельствую, что я одолжил Господину Его Милости Петеру Кёрмёци двести форинтов.

— Да вы свихнулись, сударь? — захохотал управляющий.

— Вы над моими каракулями смеяться изволите? Что верно, то верно, отяжелела у меня рука. Вот, с грехом пополам накарябал…

— Да нет. Я над тем смеюсь, что вы мне расписку даете, когда это я должен был бы вам расписку написать.

Но мойванский чабан отрицательно замотал головой.

— Доверьтесь уж мне, сударь. Вы этого не поймете. Старый Картони — честный человек. Никто про меня не может худого сказать. Кроме кубышки моей. Та могла бы, — засмеялся чабан. — Но кубышка — она не умеет говорить. Человек я честный, но и полнокровный. Меня в любой момент может удар хватить. Человек смертен, ваше высокоблагородие. А тогда придете вы к моему щенку негодному, к сыну то есть, — из него никогда не получится честного человека, — долг отдавать, а он и начнет клясться да божиться, что вы взяли в долг в два, а то и в три раза больше. Провалиться мне на месте, так и скажет. Вот какая беда могла бы случиться. А если у вас будет расписка, пусть он болтает, что ему угодно, расписке вера! Ну, с богом!

— Погоняй…

И наши герои покатили дальше, почти нигде не останавливаясь: только в Бабасеке подкормили лошадей, а оттуда через Колпах рысью в один перегон домчались до Шельмеца.

Скудные, засеянные гречихой и овсом поля, тощие луга снова напомнили Марьянскому о землях «Букашечки». «Эх, какая все-таки разница» — бормотал он.

Когда же им на пути попадалась какая-нибудь смазливая крестьяночка, которую принимался хвалить старик Кёрмёци, Марьянский опять восклицал: «Эх, какая все-таки разница!» За это дядюшка прозвал его «Господином Разницей» и величал так всю дорогу.

Да, та девушка, которую он видел сегодня ночью, была куда красивее! Когда Марьянский рассказал о своем ночном приключении, дядюшка одобрительно закивал головой:

— Случай странный. Но есть в нем и хороший знак. Ты начинаешь уже прозревать. А следом за этим начнешь и чувствовать. — Тут старик прищелкнул языком. — Это к добру. Но вот мы и приехали в Шельмец. Налево — «Крестный путь». Да ты смотри, Господин Разница, вон там на горе — новый замок. Его построила красотка Борбала Резель. Историки пишут, что у нее были удивительно красивые руки! Черт побери, и чего только эти женщины не вытворяют! Эй-эй, не туда, Янош! Налево поворачивай, вот на эту улицу. Здесь дом моего приятеля Борчани.

Однако Михай запротестовал:

— Нехорошо, дядюшка, как снег на голову врываться в чужой дом! Остановимся сперва в гостинице, приведем себя в порядок, отдохнем, а к вечеру появимся у девицы в доме.

— Послушай, юноша! Тебя ждет страшная участь. На тебе уже проступают все предвестники болезни по имени любовь. В том числе и такой симптом, как тщеславие. Но я согласен, в общем ты прав. Остановимся в «Винограднике».