Кальман Миксат - Том 2. Повести

На следующий год Марьянский попробовал, и рапс действительно уродился на диво. О, если «Пальфа» хотела, она на все была горазда. Но иногда она делалась и строптивой: вместо полезных растений разукрашивала себя всякими там цветочками-кусточками: маками, саммитом, очитком, чабрецом. (Видно, и она тщеславна!) Словом, была она порою верна, а порой изменчива. Совсем как женщина. Так что стоило любить ее.

Вот почему не хотел жениться Марьянский. «Пальфа» удерживала его, она давала ему удовлетворение и делала счастливым. Из-за нее он и свой адвокатский диплом засунул куда-то. Валяется, наверное, где-нибудь на дне сундука, если за это время мыши не изгрызли. А если еще не успели (ведь они, злыдни, привереды), могут полакомиться в дальнейшем, потому что господин Марьянский теперь уж навсегда стал завзятым мужиком и убежденным старым холостяком. Вымрет, видно, род Марьянских, исчезнет их древний герб: на голубом поле белая ласка с короной на голове. Да что за беда, подумаешь — ласка! Проживет свет и без ласки!

Рассудив так, Петер Кёрмёци больше и не заговаривал с племянником о женитьбе. Каково было, однако, его удивление, когда в одно прекрасное утро племянник, порядком взволнованный, сам явился к нему.

— Женюсь, — прохрипел он.

— Гм, — отозвался старик, погладив огненно-рыжие усы. — И на ком же? — А про себя подумал: наверное, на какой-нибудь служанке, как это обычно в таких случаях бывает.

— На ком? Уж это вы, дядюшка, знаете!

— Я? Откуда ж мне знать это?

— Как? А где же та девица или вдовушка, о которой вы мне три года тому назад говорили?

— Э, брат, когда уж то было! Снег тает. Приданое тоже. Женщина стареет.

Старик имел обыкновение выражаться отрывистыми, по-спартански короткими фразами.

— Дело в том, дядюшка, что Пал Патанчи разорился, а его «Букашечка» теперь объявлена на продажу. Слышите, «Букашечка» продается! И мне нужно ее купить. Любой ценой, — да я готов хоть в ад за нее, понимаете? Слышите?

— Слышу, братец, не глухой. Да ты садись, садись! Все понимаю, — я ведь не осел. Даже одобряю, что вместо ада ты выбираешь женитьбу, потому что женитьба все же хоть и не намного, а лучше ада. «Букашечка», говоришь, продается? Надо брать. Конечно, надо брать. За тридцать тысяч отдадут? Значит, нужно найти невесту с тридцатью тысячами. Очень хорошо. Я не стану чинить тебе никаких препятствий. Отличное имение «Букашечка». Вполне заслуживает какое-нибудь другое название, скажем «Ромашечка». Очень уж красив этот цветок на шляпе или, скажем, на ментике. Нет, я совсем не против, только вот ведь в чем дело… Ты в зеркало-то хоть изредка смотришься?

Михай Марьянский рассмеялся в ответ.

— Разбилось оно у меня, а нового я до сих пор никак не соберусь заказать.

— Знаю. Потому что ты неряха и скряга. Каждый грош в свою «Пальфу» вкладываешь, все в нее, обжору ненасытную, пихаешь. Хорошо еще, хоть не шафраном да не лилейными лепестками ее удобряешь. А то, может быть, твоя землица такому утонченному корму еще больше обрадовалась бы?

— Смеетесь, дядюшка?

— Да нет, просто я иногда раздумываю о ваших новых способах хозяйствования. Впрочем, не об том сейчас речь. А о том, что нет у тебя, Михай, дома зеркала. Так вон у меня на стене висит одно. Поглядись-ка в него, братец!

— Ну и что? — с кислым видом спросил Михай.

— Разгляди-ка повнимательней свою физиономию и скажи: найдется ли где-нибудь такая дура, которая согласилась бы дать за эту образину тридцать тысяч форинтов? Ты же выглядишь лохматым медведем!

— Что же мне теперь делать?

— Первым долгом отправляйся в переднюю и вели моему гайдуку Матяшу постричь и побрить тебя. А после этого возвращайся. Я досмотрю на тебя при свете, возле окна, и скажу: будет «Букашечка» твоя или нет.

И бедному Михаю Марьянскому не оставалось ничего иного, как разыскать гайдука Матяша, а тот в свою очередь разыскал свою бритву (щербатую, черт бы ее побрал, не меньше, как в трех местах), попросил у ключницы Жофи мыла, а у Деметера — ножницы (те, которыми он стрижет овец) и через полчаса сделал из господина Марьянского такого красавчика, что, когда он снова вернулся к дядюшке Петеру, тот руками всплеснул от удивления:

— Ух, тысяча чертей! Так ведь ты и дочку Борчани, чего доброго, сможешь получить в жены!

— А кто она, эта дочка Борчани?

Дядюшка Петер поднял брови, голову же отпустил на грудь, словно целиком уйдя в воспоминания:

— Ох и красавица же была ее мать — рафаэлевская мадонна!

— Все это хорошо, но не матушку же ее прочите вы мне в жены, дядюшка?!