Кальман Миксат - Том 2. Повести

А оттого, что Патанчи — страстный коллекционер.

Коллекционер? Странно! Оно конечно, за границей есть такие любители древностей и коллекционеры, которые, путешествуя от антиквара к антиквару будто одержимые скупают предметы искусства, вазы, гобелены, редкие экземпляры книг, пока не разорятся вконец. Но в Венгрии, насколько мне известно (даже среди моих друзей есть такие), встречаются лишь собиратели обрезков сигар. Ходят они обычно с ножницами или складным ножичком в кармане и всякий раз обеспокоенно протягивают их какому-нибудь легкомысленному курильщику, собирающемуся попросту зубами откусить конец своей сигары, приговаривая при этом: «Эге, отдайте-ка его лучше мне!»

Правда, в старину, — э-ах, в старину! — были и у нас коллекционеры, готовые на известные жертвы, но было это еще в эпоху пенковых трубок. Да только где теперь эти пенковые трубки! Нет их, как нет больше мельниц на ручьях. Бумажные сигареты, эти бастарды, вытеснили их, так что нынче никто уже трубок не собирает.

Что же в таком случае мог собирать Патанчи? Неужели все-таки кодексы-Корвины *, картины Рафаэля или резные безделушки? Это он-то, человек с лицом истинного венгра?

Нет, нет! Патанчи собирал судебные тяжбы: он страстно любил судиться. Бывали времена, когда он вел одновременно по двадцати — тридцати процессов, и если узнавал, что где-то у кого-то есть необычный судебный спор, он тут же покупал его за хорошую цену. Чем запутаннее и сомнительнее было дело, тем сильнее жаждал он приобрести его. Тяжбы с бесспорным исходом его не интересовали: «Тут и дурак видит, чем все кончится!» Зато, прослышав про какое-нибудь запутанное дельце, он загорался и, сверкая глазами, восклицал: «Отличный процесс, просто великолепный! Если по дешевке уступят, куплю!» И чаще всего действительно покупал, сговорившись с истцом.

Отец Пала Патанчи, тоже Пал, будучи страстным (но удачливым!) картежником, предвидел, что яблочко недалеко упадет от яблоньки. Поэтому на своем смертном одре он заставил сына поклясться, что тот никогда в жизни не притронется к картам.

И сын сдержал клятву, хотя азарт был у него в крови. Значит, надо было найти картам какую-то замену. Так-то вот, господа. Перед нами самая настоящая психологическая проблема. Пал Патанчи-младший стал игроком, ибо игроком уродился. А поскольку играть в карты ему было нельзя, то он сам выдумал себе такую вот игру в тяжбы. Перипетии и судьбы процессов волновали его, их разнообразие же доставляло ему радость — до тех пор, пока не пошла с молотка «Букашечка». Но кто же купит «Букашечку»? Об этом судачила вся округа. Скорее всего, какой-нибудь еврей! О, какой же это тяжкий грех! Скоро от Венгрии ничего не останется!..

Вокруг — от горы Болонто до поросших ивняком берегов Которны — живут одни только бедняки. И думы у них у всех об одном: как бы собственная-то землица не выскользнула из-под ног, — где уж им новое имение покупать! Поля здесь искромсаны на узенькие полоски, и с каждым новым поколением их делят еще и еще. Землю-то не растянешь. Вот ведь и аисту следовало бы, пока несет в дом ребеночка, подрастянуть немного землицу, хотя бы на вырубках — ан нет, не тянется!

Земля здесь жирная, но народ все же тощий. У самого господа бога здесь лишь один собственный дом на четыре деревни, да и тот под драночной кровлей! А остальные дома в селах и вовсе — соломой крыты.

Впрочем, хозяин коварнокского имения, пожалуй, мог бы купить «Букашечку». Человек он жадный на землю. А жадность на землю — самая великая из всех видов жадности, потому что в ней, кроме всего прочего, заключена еще и ненасытность. Коварнокский помещик — человек богатый, у него и своей земли порядочный кус, да и сундуки его набиты не одними только старинными королевскими грамотами.

Так оно и случилось. Угадала-таки народная молва: забилось у Михая Марьянского сердце при известии о том, что продается «Букашечка». Продается, продается! Та самая «Букашечка», с ее двумястами хольдов, — будто из самой лучшей королевской мантии вырезанная, да как раз в том месте, где у его величества кошелек с деньгами зашит был. А что за земля в «Букашечке»! И вот, пожалуйста, продается…

Всю ночь напролет не мог заснуть Марьянский. Всю ночь чудился ему шум букашкинской мельницы. Качались, что-то нашептывая, старые дубы, бормотал, ласкаясь, маленький ручеек. И ведь какую чепуху бормотал:

— Женись, Марьянский! Женись! Не будь дураком! Ведь на всем белом свете не сыщешь ты другой такой «Букашечки».