Владимир Набоков - Дар. II часть

Вычеркнуто добавление в скобках: «Тургенев определил бы<,> что именно». Это ироничное замечание призвано было, очевидно, направить читателя к двум местам «Дара»: к первой главе: «В стук выколачиваемых ковров иногда вмешивалась шарманка, коричневая на бедных тележковых колесах, с круглым рисунком на стенке, изображавшим идиллический ручей, и<,> вращая то правой, то левой рукой, зоркий шарманщик выкачивал густое „О sole mio“» (с. 69); и к четвертой: «...Тургенев, с его чересчур стройными видениями и злоупотреблением Италией...» (с. 267).

Ср. в «Лолите»: «Поразительно быстро раздевшись, она постояла с минуту у окна, наполовину завернувшись в мутную кисею занавески, слушая с детским удовольствием (что в книге было бы халтурой) шарманщика, игравшего в уже налитом сумерками дворе» (I, 6).

Для чистого все чисто ( искаж. нем. «Dem Reinen ist alles rein»). Подразумевается новозаветная максима: «Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть» (К Титу, 1:15). Набоков мог иметь в виду эти слова в интерпретации Ницше в «Так говорил Заратустра»: «Для чистого все чисто — так говорит народ. Но я говорю вам: для свиней все превращается в свинью!» («О старых и новых скрижалях», 14. Пер. Ю. Антокольского), а также подразумевать риторические обороты расовой доктрины нацисткой пропаганды, широко использовавшей высказывания Ницше и понятия «чистой расы» или «крови» (тема, связанная с образом Кострицкого).

Куплю себе чулки! ( фр. ) В «Лолите» приводится эта же французская фраза, после чего следует: «..и не дай мне Бог когда-либо забыть маленький лопающийся звук детских губ этой парижаночки на слове „bas“, произнесенном ею так сочно, что „а“ чуть не превратилось в краткое бойкое „о“» (I, 6).

Мёдон (Meudon), юго-западный пригород Парижа.

Имеется в виду разговорное выражение «poser un lapin», французский эквивалент русского «подложить свинью».

Эта рабочая запись в квадратных скобках, как будет видно далее, — краткий план развития всей сцены. После нее оставлено место, а ниже — перечеркнутая рабочая запись для начала следующего эпизода: «Всякая сознательная связь с жизнью портила волшебство случая. Поэтому не списался с ней, хотя был адрес. И ждал на углу, только зная день, когда приезжает (дважды в неделю) из-под Парижа».

Набоков имеет в виду «своенравное прозванье» из стихотворения Боратынского «Своенравное прозванье дал я милой в ласку ей...» (1832?).

Было: «желтоволосая».

Вычеркнут другой вариант: «который раз в месяц делал с ней то-то и то-то».

Можно разобрать вариант к этому месту: «пять<���десят?> пят<���ь?> описаний тогда бы проникли в роман».

Приписка на полях к этому месту: «рассмотреть во втором свидании».

Далее вычеркнуто: «дважды, а кажется, что он видался с ней долго и много раз».

Над этим словом Набоков поставил знак вопроса.

Зачеркнуто: «Колетъ».

После этого вычеркнуто: «позор цивилизации», «резиновое тело».

У Набокова: «сутенором», как если бы он соединил «сутенера» с «тенором».

Вместо «наважденье лубочной жизни» было: «шутовские притязания вашего мира».

Вместо вписанного сверху «максимально горькой» (с очевидным намеком) были эпитеты: «другой», «страшной».

Зачеркнуто другое начало предложения: «Проституточка моя [...]».

Вместо «западные» было: «мелкие немецкие».

Было: «холодный сок людей безд. <���ушных?>».

Было: «За трупом оставляя труп».

Затем следовало вычеркнутое: «фруктовых лавок мимо».

Цитата из концовки стихотворения Ахматовой «На шее мелких четок ряд...» (1913): «А бледный рот слегка разжат, / Неровно трудное дыханье, / И на груди моей дрожат / Цветы небывшего свиданья».

Вычеркнутый вариант последней строки: «где следа, дева, королева...» К этим стихотворным строкам на полях рукописи Набоков сделал две приписки: «Тут стихи постепенно переходят в прозу. Ф.<���едор> К.<���онстантинович> возвращается домой», и (против стихов): «в строчку» (то есть записать стихи в строчку — прием, не раз использованный в «Даре»). Рифмы и тематика стихотворения напоминают строки из четвертой части цикла Ходасевича «У моря» («Европейская ночь», 1927), к которым они, вероятно, и обращены. Ср.: «Опрокинул столик железный, / Опрокинул пиво свое. / Бесполезное — бесполезно: / Продолжается бытие». «Рюмочки губ» (по отмеченному у Даля значению: «рюмкою» — «воронкою», «раструбом») указывают на стихотворение Мандельштама «Ламарк» (1932), ср.: «Мы прошли разряды насекомых / С наливными рюмочками глаз». После его публикации в «Новом мире», «Ламарк» обсуждался в эмиграции и, по-видимому, своим содержанием запомнился энтомологу Набокову. Н. Оцуп писал о нем: «Глубочайшая тема мандельштамовской лирики слышится мне в одном из последних его стихотворений „Ламарк“ <...>», из которого он привел несколько строф, в том числе с этими строками (Н. Оцуп. О поэзии и поэтах в СССР // Числа. Париж. 1933. № 7—8. С. 239). Любопытно, что именно в 1941 году, когда Набоков работал над продолжением «Дара», в письме к Лафлину (от 10 февраля) относительно состава переводов русских поэтов для сборника «New Directions in Prose and Poetry», в котором он участвовал с переводами Ходасевича, Набоков упомянул «несколько стихотворений Мандельштама» для возможного перевода (Vladimir Nabokov. Selected Letters. P. 37). Кроме того, рекламы и уборные отсылают к собственному стихотворению Набокова «Поэты» (1939), напечатанному под псевдонимом «Василий Шишков» и также обращенному к Ходасевичу: «детей малолетних, играющих в прятки вокруг и внутри уборной...»; «рыданья рекламы на том берегу» (подробнее см. нашу статью «Продолжение следует. Неизвестные стихи Набокова под маркой „Васiлий Шишковъ“» // Звезда. 2012. № 7. С. 198—223). В рецензии на сборник «Литературный смотр» (1940) Набоков, уничижительно отзываясь на «Распад атома» Иванова, отметил в нем как раз «банальные описания писсуаров». Примечательно, что парижские уличные писсуары часто появляются после этого у самого Набокова в текстах, имеющих отношение к предвоенному Парижу. Кроме «Поэтов» эта деталь также возникает в «Парижской поэме» 1943 года («писсуары / за щитами своими журчат») и в «Воззвании о помощи» 1940 года («...в парижской комнате с видом на милое мутное небо, на бедную роскошь каштана, на черную веспазьянку [то есть будку писсуара — по имени императора Веспасиана, впервые введшего их в обиход в Древнем Риме], оклеенную сине-красным сензано...» / Владимир Набоков. Воззвание о помощи. Определения // Звезда. 2013. № 9. С. 117).