Любовь Овсянникова - Вершинные люди

Отдельного помещения редакция еще не имела, и я располагалась в одном кабинете с инспектором по кадрам — приятной женщиной, ставшей мне добросовестной помощницей, ее звали Валей.

И вот у нее на глазах начала разворачиваться эпопея удачных для меня перемен. Не знаю, что она думала по этому поводу, но то, что мне неимоверно тяжело, наверняка понимала. Я отдавала должное ее умению сочувствовать, ибо иногда она проявляла это качество и занималась моим настроением: задавала осторожный вопрос, когда мне надо было выговориться; ободряюще поддакивала, когда я вслух преодолевала внутренние сомнения; помалкивала, видя мое раздражение и усталость; а то и просто любопытствовала, устраивая мне маленький «перекур». Свойственны ей были и маленькие хитрости: когда ей хотелось побаловать себя чем-то вкусненьким, она покупала это на двоих, зная, что я оплачу всю покупку. В быту относилась ко мне покровительственно, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте не в мою пользу. Я была для нее сущим развлечением на этой рутинной работе и объектом заботы, как не умеющая заботиться о себе, правильно питаться, вовремя отдыхать.

А теперь продолжу свой рассказ. Итак, я вошла в свою комнату — уставшая после пешей прогулки, но с хорошим задорным настроением. Ни о чем, кроме работы, которая мне предстояла по освоению двухмиллионного вливания, думать не могла.

Валя подала мне отчет о событиях, случившихся в мое отсутствие: кто звонил мне, кому должна позвонить я, кто заходил и по какому вопросу. Список был длинным, новости содержал приятные. Забросив на стул пальто, которое она затем перевесила по-людски на вешалку, и засунув в шкаф шапку, я намотала вокруг шеи длинный шарф и принялась дописывать в список то неотложное, что наметила сделать, шагая сейчас по улице. Я окунулась в составление плана работ на ближайшее время и забыла обо всем на свете. Валя притихла. Вокруг нас разлилась неторопливая, сосредоточенная тишина.

Вдруг резко распахнулась дверь. Вздрогнув от этого, я подняла голову от бумаг и с недоумением посмотрела на вошедшего. Это был все тот же незнакомец, который игнорировал меня на нижегородской книжной ярмарке, а сегодня зачем-то хватал за грудки во дворе типографии. Он твердым шагом переступил порог и остановился, казалось, в смущении и растерянности.

— А-а, вот и вы! — начала потешаться я, вспоминая свои прежние обиды. — Теперь вы узнаете меня?

Но передо мной стоял совсем другой человек. Не тот, которого я видела раньше. Куда девались его отстраненность и неприступность, спесь и чванство! Исчезли сдержанность и лаконичность. Он бормотал слова лести и комплиментов, каких-то обещаний и пошлых излияний. Я попыталась сбить его с этой волны, сопротивляясь заштампованному натиску обыкновенного бабника.

— Да что вы говорите?! — с издевкой восклицала я в ответ на его признания в нежнейших чувствах.

Боже мой, я была так слепа, что все еще не придавала значения ни своей частной деятельности, ни новому производственному статусу, ни тому, какое впечатление это производит на людей! То, что начало привлекать ко мне ловких людишек, для меня оставалось пустяком по сравнению со мной самой — на что я вообще была способна как индивидуальность. Ведь все мои счастливые перемены последнего времени, столь впечатлившие охотников за добычей, были всего лишь моей игрой в жизнь!

Он же, этот мужчина, словно не замечал сарказма, наоборот, подбадриваемый тем, что я вообще что-то отвечаю, нес сущую околесицу. Это все ужасно не шло ему. Мне не хотелось видеть его таким, ибо это диссонировало с моими представлениями о нем. Уж лучше бы он был прежним, где искренность и неподдельность подкупали, а все остальное могло быть отброшено, как шелуха. Теперь же фальшь и неискренность, плохо скрытые в небрежных речах, коробили меня. Я поняла, что он хочет не просто познакомиться, но добиться расположения, что я зачем-то нужна ему и он прет к результату, вчерне проживая эти минуты.

В дополнение ко всему прежнему, словно, нарочно подтверждая мои догадки, он вдруг затеял такую мелодраму, что это уже не удивляло и не забавляло, а вызвало оторопь, а потом гнев: он подбежал ко мне, бросился на колени, потянулся к груди, начал гладить меня и шептать что-то дешевое о страстных поцелуях.

— Хватит! — оборвала я его, отталкивая от себя и с краской стыда посматривая на Валю. Она сидела с опущенными веками и лукавая улыбка блуждала на ее лице.

Он отскочил, словно мячик, упруго встав на ноги, остановился напротив с видом обиженного ребенка: