Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание

— Что ж вы решили предпринять, барин? — снова спросил бухгалтер, увидев, что старик прогуливается по комнате, заложив руки за спину. — Может быть, лучше выйти им навстречу, а то они ворвутся в дом.

Мирон Юга продолжал ходить по комнате, ничего не отвечая и лишь бормоча про себя что-то невнятное. В действительности он и сам не знал, как теперь держаться с этими людьми, которые за несколько дней сумели уничтожить все преграды, воздвигнутые властями, и превратиться из послушного, мирного населения ближней деревни в несознательное, злобное стадо, которое гнали и толкали во все стороны, точно порывы ветра, самые первобытные побуждения и страсти. Изгнание жандармов, поджоги, грабежи и все злодеяния последних дней, несомненно, были вызваны бесконечными уступками властей, порожденными никчемностью правителей, и далеко зашедшей деморализацией, вызванной лживыми посулами демагогов. Все это содействовало возникновению и распространению духа недовольства, а затем и бунтарства в примитивной душе крестьянина. Анархические настроения следовало пресечь сразу же, в зародыше. Тогда еще можно было обойтись мерами убеждения. Но раз они уже пустили корни и дали всходы, то сейчас только грубая сила способна противостоять их разрушительному действию.

Мирон Юга прекрасно сознавал, что один не сможет бороться с обезумевшей толпой. В то же время он не мог дезертировать, уклониться от выполнения своего долга, бросить отцовскую землю. Само его присутствие, возможно, помешает разгулу анархических страстей. В душе землепашца живет инстинкт уважения к старшим, тем более к помещику, чьи деды и прадеды владели этой землей. Пока он, Мирон Юга, здесь, мужики не посмеют бесчинствовать и грабить. Они подожгли Руджиноасу именно потому, что его там не было… Правда, после поджога соседней усадьбы Козмы Буруянэ, тщательно все обдумывая ночью, Юга спросил себя, не разумнее ли все-таки было бы временно уехать и не возвращаться, пока не вмешаются власти, призванные образумить сорвавшихся с цепи мужиков. Не безумна ли его попытка противостоять шайке озверевших бунтовщиков, если он может рассчитывать лишь на силу своего авторитета? Ведь если плотина почтительного к нему отношения рухнет, его присутствие покажется вызовом и приведет к еще более ожесточенному взрыву ярости… Но Юга тут же запретил себе подобные сомнения, так как они показались ему проявлением трусости. Трусость всегда выискивает для своего оправдания все новые и новые доводы. В общем, будь что будет, все выяснится в свое время…

Сейчас, шагая по комнате, Мирон Юга слышал во дворе голоса, которые показывали, что наступила решающая минута. Стоя у окна, Исбэшеску взволнованно вглядывался во двор и что-то испуганно бормотал. Мелькнула мысль, что надо бы сейчас же выйти навстречу крестьянам, но Юга не решался на это, как будто каждая минута отсрочки была для него выигрышем.

Топот ног и гам голосов нарастали. Толпа вливалась с улицы во двор и парк усадьбы, будто река, неожиданно изменившая свое русло. Люди толпились на недавно посыпанной гравием и расчищенной аллее, опасаясь наступить на кромку газона, где уже появились первые робкие травинки. То и дело раздавались укоризненные голоса:

— Да осторожнее вы, братцы, не топчите траву, жаль, трудились ведь люди!

Шум немного улегся, словно крестьяне, проникнув в парк, куда им запрещалось ходить, почувствовали себя в чем-то виноватыми. Только дойдя до клумбы перед домом, Трифон Гужу осмелился громко гикнуть, как бы проверяя собственную смелость или пытаясь расколоть сковывавшую всех тишину.

Шумливее оказались те мужики, а их было большинство, которые прошли задним двором. Голуби на их пути взвились в воздух, домашняя птица разбегалась с испуганным кудахтаньем. Из конюшен, хлевов и амбаров появились слуги и работники, которые с детским любопытством разглядывали односельчан, смеялись и перебрасывались с ними шутками, как будто бы все собрались на веселые посиделки с музыкой. Один только старый Иким смотрел удивленно и озадаченно. Приказчик Бумбу, у которого подгибались колени, замер с покорным выражением лица в дверях своего флигеля в глубине двора, а жена его, дрожа от страха, притаилась внутри, выглядывая из-за занавески.

— Пришли, значит, пришли? — глупо спросил он, когда крестьяне, шагавшие во главе толпы, поравнялись с ним.

Услышав, что кое-кто проник через парк, он пошел туда, словно нахальство мужиков его рассердило и он собрался выдворить их из усадьбы. Внутренний двор между новым зданием Григоре и старой усадьбой был уже полон народа. Совсем растерявшись, Бумбу приветливо поздоровался с одним, с другим, а потом застыл, широко расставив ноги, перед дверью, между двумя столбиками террасы, словно решил помешать толпе ринуться на барина. На мокром от пота лице приказчика блуждала улыбка, призванная скрыть его страх и завоевать всеобщее расположение.