Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание

Другие опасались, что из-за Мирона они останутся ни с чем, потому что он свое именье добром не отдаст, а насильно никто у него отобрать не посмеет.

— Разве теперь его воля над нами? — насупились крестьяне. — Что ж это выходит, все он будет командовать? Революция для того пришла, чтоб мы ему приказывали, а не он нам!

— Ничего, братцы, у него теперь душа в пятки ушла, только цыкнем на него, он и пустится наутек, да так быстро, что и с борзыми не догонишь! — заметил какой-то худой, безбородый мужик, вызвав довольный смех.

Прошло три часа, а люди все толпились в помещении и во дворе примэрии. Стражники обошли село и успели вернуться. Но толпа не двигалась с места в ожидании самых зажиточных и уважаемых крестьян. Трифон, как будто он был в селе главным, то и дело выходил во двор и спрашивал: «Пришел Лука Талабэ? А дед Лупу? Марин Стан? Филип Илиоаса? Их еще нет?»

Наконец они потянулись один за другим, будто не зная, зачем их вызвали. Все по очереди высказывали разные сомнения и говорили, что вмешиваться им вроде незачем.

— А когда поместья будут делить, первыми полезете! — закричал Тоадер Стрымбу. — Мы-то вас хорошо знаем! Это вы ладили купить за большие деньги Бабароагу, а нас, бедняков, и знать не хотели! Тогда земля для вас хороша была. А теперь, когда ее между всеми делят, вам она уже не нравится?

— Да нет, Тодерикэ! Мне она нравится, только б дали! — весело откликнулся Марин Стан.

— Так ты и у арендатора Козмы утянул сколько смог, а теперь будто и знать нас не знаешь, — укоризненно заметил Леонте Орбишор.

— А меня кто звал, Леонте? Скажи сам… Так чего ж ты хочешь? — обиделся Марин.

— Покупать землю тебя тоже звали? А ты бегал за ней, высунув язык! — снова вмешался Тоадер.

Спор разгорелся. Толпа ожесточалась, считая, что крепкие хозяева противятся только с одной целью — помешать беднякам получить землю. Чем дольше зажиточные крестьяне колебались, тем более необходимым казалось их участие мужикам, опасавшимся, как бы в противном случае не обошли при разделе как раз тех, у кого ничего нет, и не разобрали всё богатеи, как они уже пытались поступить, когда торговали поместье барыни.

Голоса повышались, угрозы, ругательства, проклятия звучали все громче. Лука Талабэ пришел в ярость: он никому не слуга, а его обзывают непотребными словами. Оскорбленный Филип Илиоаса хотел было уйти домой, но кто-то напомнил о свиньях, уведенных им со двора арендатора. Началась потасовка: Филип попытался вырваться из толпы, но на него со всех сторон посыпались тумаки, словно прорвалась плотина гнева. Люди утихомирились, лишь когда Лука испуганно закричал:

— Что ж это выходит, люди добрые, позвали нас сюда, чтобы бить?.. Разве так дело делается?

— Так, так, Лука! — ответил, скаля зубы, Трифон Гужу. — Кто не разумеет слов, тот поймет, что к чему, после хорошей трепки.

— Я не заглядывал в палату депутатов уже года три, но, чтобы попасть на сегодняшнее заседание, готов даже заплатить, только бы не пропустить его! — сказал Рошу Титу Херделе, поднимаясь на холм Кафедрального собора и изредка останавливаясь, чтобы отдышаться: сказывалась астма. — Я должен сам увидеть все эти преображения, слишком уж они невероятны. Ты знаешь, как вся эта история выглядит? Я, скажем, поругался с тобой и, чтобы отомстить тебе, отсюда, с вершины холма, вот по этому склону, на который мы наконец с божьей помощью взобрались, сталкиваю огромную скалу — пусть себе катится вниз и сметает все на своем пути, разрушит и твой дом, и дома других. Сделав это, я буду тешиться надеждой, что ты испугаешься и попросишь у меня прощения. Действительно, ты, как только увидишь, что я свихнулся, быстренько прибежишь ко мне: «Не надо, дорогой, давай помиримся!» А я, от большого ума, стану кричать, чтобы остановить летящую вниз скалу: «Стой, погоди, мы помирились! Не надо больше ничего разрушать!»

На этот раз трибуна печати, как, впрочем, и все остальные трибуны, была переполнена. Царила такая обстановка, как на долгожданной премьере в государственном театре. В палате депутатов заседания, назначенные на три часа дня, начинались, как правило, после четырех. Но на этот раз без четверти три все уже были на местах, кроме членов нового правительства. Рошу с трудом удалось отвоевать себе местечко. Титу остался стоять в задних рядах… Зал заседаний был переполнен, так как пришли и сенаторы, жаждавшие присутствовать на представлении. Однако на всех лицах отражался скорее испуг, чем торжественность, так что Стан Рэкару — главный редактор независимой газеты-однодневки, начавшей выходить совсем недавно, — громко заявил, несомненно, для того, чтобы его услышали и на соседних трибунах: