Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

Байя тотчасъ же опускала гитару и восторженнымъ взоромъ, обращеннымъ къ муэзину, какъ бы упивалась словами молитвы. До тѣхъ поръ, пока длилось пѣніе, она глазъ не спускала съ минарета, вся трепещущая подъ вліяніемъ охватившаго ее экстаза. Растроганный Тартаренъ умиленно смотрѣлъ на нѣмую молитву своей подруги и думалъ, какъ увлекательна и хороша должна быть религія, способная доводить человѣка до такой высокой степени воодушевленія.

Облекись во вретище, Тарасконъ, и посыпь главу пепломъ! Твой Тартаренъ подумывалъ сдѣлаться ренегатомъ.

Разъ какъ-то Сиди Тартри возвращался одинъ верхомъ на мулѣ изъ своего пригороднаго садика. Въ воздухѣ уже вѣяло вечернею прохладой. Убаюканный развалистымъ шагомъ своего мула, охваченный полудремотой благополучнаго обывателя, сложивши ручки на животѣ, нашъ счастливецъ мѣрно раскачивался на покойномъ сѣдлѣ, обвѣшанномъ плетюшками съ арбузами и огромными толстокожими лимонами. Въ городѣ его заставилъ очнуться громкій голосъ, назвавшій его по имени.

— Э!… Вотъ нежданная встрѣча! Господинъ Тартаренъ, если не ошибаюсь?

Тартаренъ поднялъ голову и тотчасъ же узналъ загорѣлое лицо Барбасу, капитана парохода Зуавъ. Онъ сидѣлъ у двери маленькой кофейной, курилъ трубку и попивалъ абсентъ.

— А, здравствуйте, Барбасу, — отвѣтилъ Тартаренъ, останавливая своего мула, — какъ поживаете?

Вмѣсто отвѣта, Барбасу оглядѣлъ его удивленными глазами, потомъ расхохотался, да такъ расхохотался, что Тартарену стало даже неловко.

— Съ чего это вы въ чалму-то нарядились, мой добрѣйшій господинъ Тартаренъ?… Неужто правду болтаютъ, будто вы сдѣлались туркой?… А какъ поживаетъ маленькая Байичка? Все еще распѣваетъ Marco la Belle?

— Marco la Belle? — переспросилъ Тартаренъ недовольнымъ тономъ. — Да будетъ вамъ извѣстно, капитанъ, что особа, о которой вы говорите, честная мавританка и ни слова не знаетъ по-французски.

— Байя не знаетъ по-французски?… Да вы-то въ своемъ ли умѣ? — и капитанъ захохоталъ еще громче. Но, увидавши, какъ вытягивается лицо бѣдняги Сиди Тартри, онъ поспѣшилъ прибавить:- Впрочемъ, можетъ быть, это и не та совсѣмъ… Быть можетъ, я спуталъ… Только знаете что, господинъ Тартаренъ, вы хорошо сдѣлаете, если не очень-тобудете довѣрять алжирскимъ мавританкамъ и албанскимъ князьямъ!

Тартаренъ выпрямился на сѣдлѣ и выпятилъ грудь.

— Капитанъ! Князь — мой другъ!…

— Ну, ладно, ладно… не сердитесь. Выпьемте-ка лучши. Не хотите?… Не дадите ли какого порученія домой?… Тоже нѣтъ?… Ну, такъ счастливый путь… Да, кстати, землякъ, у меня вотъ хорошій французскій табакъ. Могу подѣлиться… Берите, берите!… Онъ вамъ будетъ на пользу… А то ваши проклятые восточные табаки скверно дѣйствуютъ на мозги…

Капитанъ усѣлся опять за столикъ и принялся за свой абсентъ, а Тартаренъ, погруженный въ невеселую думу, поѣхалъ домой неторопливою рысцой. Хотя его возвышенно-благородная душа и отказывалась вѣрить чему-либо дурному, тѣмъ не менѣе, его опечалили инсинуаціи капитана; а этотъ родной, провансальскій выговоръ, это напоминаніе о далекой отчизнѣ,- все это вновь разбудило смутныя угрызенія совѣсти.

Дома онъ не нашелъ никого. Байя ушла въ баню. Негритянка показалась ему безобразной, домъ мрачнымъ. Подѣ гнетомъ безотчетной тоски Тартаренъ сѣлъ у фонтана и сталъ набивать трубку табакомъ, даннымъ ему Барбасу. Табакъ былъ завернутъ въ обрывокъ газеты Семафоръ. Нашему герою бросилось въ глаза имя роднаго города и онъ сталъ читать:

«Намъ пишутъ изъ Тараскона:

„Городъ въ большомъ волненіи. Отъ Тартарена, истребителя львовъ, уѣхавшаго въ Африку на охоту за этими страшными хищникаи, уже въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ нѣтъ никакіхъ извѣстій. Что сталось съ нашимъ смѣлымъ соотечественникомъ? Страшно даже подумать, когда знаешь, какъ знаемъ мы, его необыкновенную пылкость, его безумную храбрость и жажду опасныхъ приключеній. Погибъ ли онъ, подобно многимъ другимъ, въ пескахъ пустыни, или сталъ жертвою страшныхъ чудовищъ, шкуры которыхъ онъ обѣщалъ привезти согражданамъ? Ужасная неизвѣстность! Здѣсь былъ, впрочемъ, слухъ, занесенный негритянскіми купцами, пріѣзжавшими на ярмарку въ Бокеръ, будто они встрѣтили въ пустынѣ по дорогѣ на Томбукту одного европейца, примѣты котораго сходны съ внѣшностью нашего дорогаго Тартарена… Господь да сохранитъ его намъ на многіе годы!“

Прочитавши это, тарасконецъ покраснѣлъ, потомъ поблѣднѣлъ; дрожь пробѣжала по его тѣлу. Передъ нимъ вдругъ предсталъ весь Тарасконъ: клубъ, охотники по фуражкамъ, зеленое кресло въ лавкѣ Костекальда, а надъ кресломъ, подобно орлу съ распростертыми крыльями, огромные усы храбраго капитана Бравиды… А онъ… онъ, Тартаренъ, позорно сидитъ тутъ на коврѣ, поджавши подъ себя ноги, какъ какой-нибудь турка, въ то время, какъ его соотечественники воображаютъ, будто онъ избиваетъ кровожадныхъ чудовищъ. Тартарену изъ Тараскона стало невыносимо стыдно и онъ заплакалъ.