Альфонс Доде - Тартарен на Альпах

И вотъ въ то время, какъ заунывный погребальный звонъ оглашалъ пустынныя улицы, дѣвица Турнатуаръ, сестра доктора; которую болѣзнь вынуждала сидѣть вѣчно дома и изнывать отъ скуки въ большомъ креслѣ у окна смотрѣла теперь въ это окно и прислушивалась къ жалобному голосу колоколовъ. Домъ доктора Турнатуара находился на Авиньонской дорогѣ, почти противъ дома Тартарена. Видъ этого прославленнаго жилища, хозяинъ котораго уже не возвратится въ него, видъ навсегда запертой калитки сада наполняли щемящею тоской сердце бѣдной больной дѣвушки, уже болѣе тридцати лѣтъ пылавшей тайною страстью къ тарасконскому герою. О, неразгаданная тайна сердца старой дѣвы! Для него высокимъ наслажденіемъ было подкарауливать выходъ изъ дома героя въ его урочные часы и повторять каждый разъ: "Куда онъ идетъ?"… слѣдить за измѣненіями въ его туалетѣ, будь онъ одѣтъ альпинистомъ и въ свою жакетку змѣино-зеленаго цвѣта. Теперь уже она его никогда не увидитъ; она лишена даже послѣдняго утѣшенія пойти помолиться за упокой его души вмѣстѣ со всѣми дамами города.

Вдругъ на длинномъ и безцвѣтномъ лошадиномъ лицѣ дѣвицы Турнатуаръ проступила легкая краска; ея полинявшіе глаза широко раскрылись, а худая, морщинистая рука начала творить широкія крестныя знаменія… Онъ, положительно онъ шелъ вдоль стѣнъ по противуположной сторонѣ улицы… Сперва она приняла было его появленіе за галлюцинацію… Но нѣтъ, это самъ Тартаренъ, своею собственною, настоящею персоной, только поблѣднѣвшій, жалкій, оборванный, крадущійся, какъ нищій или воръ… Однако, чтобы объяснить его никому невѣдомое пребываніе въ Тарасконѣ, намъ необходимо вернуться на Монъ-Бланъ, на Dôme du Goûter, и къ тому самому моменту, когда каждый изъ друзей находился на разныхъ его склонахъ и когда Бонпаръ почувствовалъ, что веревка вдругъ рванулась какъ бы отъ паденія привязаннаго къ ней человѣка.

Насамомъ же дѣлѣ веревка увязла, заѣла между двумя льдинами, и Тартаренъ, почувствовавшій такой же толчокъ, подумалъ съ своей стороны тоже, что его товарищъ сорвался въ пропасть и его увлекаетъ за собой. Тогда, въ эту рѣшительную минуту… — но какъ передать это, Боже мой!…- тогда оба, смертельно перепуганные, забыли торжественную клятву, данную въ отелѣ Бальте, и одинаково инстинктивнымъ движеніемъ одновременно перерѣзали веревку: Бонпаръ — своимъ ножомъ, а Tapтаренъ — ударомъ кирки. Потомъ, въ ужасѣ отъ совершоннаго преступленія и убѣжденный въ томъ, что погубилъ друга, каждый изъ нихъ бросился бѣжать въ противуположномъ направленіи.

Въ то время, какъ еле живой Бонпаръ явился въ трактиръ Grands-Mulets, еле живой Тартаренъ добрался до старожки Авезайль… Какъ, какимъ чудомъ, послѣ сколькихъ паденій и скатываній? На это могъ бы отвѣтить только Монъ-Бланъ, такъ какъ П. А. К. провелъ двое сутокъ въ совершенномъ безпамятствѣ и безъ языка. При первой возможности его доставили въ Курмайоръ — Шамуни итальянской стороны. Въ отелѣ, гдѣ онъ остановился, чтобъ окончательно оправиться, только и было говору, что о страшной катастрофѣ, случившейся на Монъ-Бланѣ, точь-въ-точь такой же, что когда-то произошла на Сервенѣ, причемъ погибъ одинъ альпинистъ отъ того, что оборвалась веревка.

Въ полномъ убѣжденіи, что дѣло идетъ о Бонпарѣ, Тартаренъ, терзаемый угрызеніями совѣсти, не посмѣлъ ни явиться къ делегатамъ, ни вернуться на родину. Ему казалось, что на всѣхъ лицахъ, во всѣхъ взглядахъ онъ встрѣтитъ одинъ вопросъ: "Каинъ, что сдѣлалъ ты съ братомъ твоимъ?"… Но недостатокъ въ деньгахъ, въ бѣльѣ, наступленіе сентябрьскихъ холодовъ, разогнавшихъ туристовъ, заставили его пуститься въ путь. Какъ бы тамъ ни было, а, вѣдь, никто же не былъ свидѣтелемъ его преступленія. Ничто не помѣшаетъ ему придумать какую-нибудь подходящую исторію, и, при помощи дорожныхъ развлеченій, онъ началъ совсѣмъ оправляться. Но когда онъ былъ уже близко отъ Тараскона и увидалъ на лазурномъ небѣ нѣжныя очертанія Альпинъ, его опять охватили и стыдъ, и раскаянье, и страхъ суда; тутъ-то, чтобъ избѣжать появленія въ городскомъ желѣзнодорожномъ вокзалѣ, онъ сошелъ на послѣдней станціи.

Ахъ! Сколько разъ, бывало, по этой чудесной тарасконской дорогѣ, на вершокъ покрытой бѣлою, скрипящею подъ ногами пылью, безъ малѣйшей тѣни, кромѣ телеграфвыхъ столбовъ и проволокъ; сколько разъ по этому тріумфальному пути онъ проходилъ во главѣ своихъ альпинистовъ или охотниковъ по фуражкамъ!… И кто бы призналъ теперь доблестнаго, всегда торжествующаго тероя въ этомъ жалкомъ, оборванномъ пѣшеходѣ, боязливо озирающемся кругомъ, какъ бродяга, высматривающій жандармовъ? Знойный воздухъ, вопреки наступившей уже осени, и арбузъ, купленный имъ у бакчевника, показались ему восхитительными въ тѣни телѣги въ то время, какъ крестьянинъ изливалъ свое негодованіе на тарасконскихъ хозяекъ, поголовно убѣжавшихъ въ это утро съ рынка "по случаю заупокойной обѣдни по комъ-то изъ горожанъ, сломавшемъ себѣ шею гдѣ-то въ горной трущобѣ. Ишь вонъ… колокола звонятъ!… Отсюда слышно"…