Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

Приходили и кое-кто из городских, аптекарь Хольм, начальник телеграфа с супругой, почтмейстер Хаген с супругой. Появление дам неизменно раззадоривало рабочих, те, кто бурили скважины, принимались насвистывать и распевать, а те, кто вели кладку, ворочали и подымали камни, помогая себе громкими криками. Особенно на них действовало присутствие фрекен Марны, похоже, все они были по уши в нее влюблены.

Она могла прийти и сказать:

— Вы так весело пели, я просто не могла сюда не подняться.

Адольф предлагает:

— Хотите ударить по буру?

— Я не сумею, — говорит она, покачав головой.

— Попробуйте!

— Да вы сумасшедший! Я же попала вам по руке.

Влюбленный парень, совершенно одурев:

— Ну и пусть, это же вы.

В ответ она улыбалась, но глаза у нее были потуплены, это придавало ее лицу лукавое выражение, словно она думала о чем-то своем.

Рабочие удивлялись, как это фрекен Марна до сих пор и не замужем, и толковали промеж себя: отчего так? Видать, она из переборчивых. Франсис из Трённелага понахальнее остальных, он все еще ходит с забинтованной головой, и получает пособие по болезни, и живет в полном довольстве, он говорит:

— Сдается мне, она не охоча до мужиков.

Ослепленный любовью Адольф встает на защиту ее репутации:

— Все у нее в порядке, я за это ручаюсь. А ты, Франсис, всегда был свиньей и кадастром, не пропустишь спокойно ни одной юбки…

Как-то раз пришел Давидсен, редактор и издатель «Сегельфосского вестника», он хотел написать заметку о строительстве новой дороги. Поскольку Подручного на месте не оказалось, то он обратился к рабочим, взял бумагу и карандаш и стал задавать вопросы. Но рабочие относились к редактору и издателю Давидсену без всякого почтения. Газету его они не читали, зато у них был нюх, и они слышали, какого мнения о нем в городе. В сущности, он был человек способный, к тому же трудяга, хорошо, ему помогала одна из дочек, ведь каждую неделю он собственноручно набирал свою маленькую газету, добывая таким образом средства к существованию. Однако люди его ни во что не ставили, главным образом потому, наверное, что он очень скромно одевался и скромно себя держал. А поскольку он, по сути дела, был всего лишь наборщиком и печатником, его не причисляли к городским шишкам. Давидсен исповедовал здравые, умеренные воззрения и имел обширные познания в области социологии; когда он попал в члены уездной управы, обнаружилось, что он умеет отстаивать свои позиции в отличие от школьных учителей, которые ничего-то не знали и ни о чем не задумывались, зато считали себя радикалами.

Сердяга Давидсен, длинный, тощий, в потертом костюме, отец пятерых детей, владелец двух наборных касс и ручного печатного станка, одним словом, бедняк, голытьба.

Рабочие и не думали давать ему вразумительные ответы. Когда он понял, что они над ним потешаются, то повел себя неправильно: дал волю своему раздражению и затеял с ними дискуссию. Этим он ничего не добился, они говорили на языке, принятом среди работяг, остроумно и безо всякой логики, и несли ахинею на потеху своим товарищам. Франсис все еще не работал, гораздый на каверзы, он отколол следующий номер: под шумок поджег за спиной у редактора использованный сикритовый патрон, и тот начал плавиться. Он своего добился: рабочие заржали, редактор отпрянул в сторону.

— Напрасно вы это сделали, — сказал он Франсису.

Тот, посмеиваясь:

— Здесь в горах мы вынуждены производить взрывы.

— Но ведь не без предупреждения же?

Молчание.

Давидсен снова сделал неверный ход, он принялся их урезонивать:

— Неужели же, чтоб посмеяться, вам достаточно такой малости? Этот человек позволил себе просто-напросто грубую выходку, разве вы этого не понимаете? Мне жаль вас, люди, если подобная выходка способна вас позабавить и рассмешить! Вот чем вы от нас ото всех отличаетесь — хамством, и вовсю этим пользуетесь. Во всех наших битвах вы прибегаете именно к этому оружию. Немного же вам нужно! А вам, ребята, надо бы дорожить своей честью и стремиться к тому, чтобы выйти из этого примитивного состояния, но у вас даже нету такой потребности. У негра и у того есть стремление и желание подняться чуть выше своих товарищей, а у вас и этого нет, у вас с негром ничего общего, кроме луженой глотки и прожорливости…

Его перебивают:

— Так у нас и черной кожи нет.

— Рабочие должны быть людьми гордыми, слишком гордыми для того, чтобы быть примитивными.

— Франсис, вставь-ка ему еще один патрон!