Джон Гарднер - Крушение Агатона. Грендель

Но — ах! Провидец без книги! В своем роде, наверное, первый в мире. Когда-то у меня была лучшая книга на свете или одна из лучших; огромная — не хватало разведенных рук — кипа свитков, высотой в рост человека, каждый пергамент густо исписан сверху донизу, все лучшие страницы, переписанные из шести великих древних книг, и все лучшие страницы последнего поколения — Солон, Фалес, Фалет, Горий Комментатор {5} 5 Солон, Фалес, Фалет, Горий Комментатор и далее Клиний, Фемий Скептик, Прастос и Калафос. — Наряду с действительно существовавшими мудрецами Гарднер называет, по всей видимости, вымышленные имена. Фалес из Милета (ок. 625–547 гг. до н. э.) считается первым исторически достоверным представителем древнегреческой философии. Клиний упоминается Плутархом в числе ближайших друзей Солона. (свою книгу он унес с собой в могилу). В самой старой части книги были все имена истинных ахейцев вплоть до Орхоменской эры {6} 6 Орхоменская эра. — Орхомен — город в Беотии (Средняя Греция), на месте которого существовало поселение со времен неолита. и указывалось, откуда они пришли во времена Великих Скитаний, имена героев — тех, которые были виновны в человеческих жертвоприношениях, и тех, которые не были к этому причастны; тех, кто женился на своих сестрах, и тех, кто умыкал вражеских жен. В этой книге были все имена древесных богов и звериных богов, все имена звезд с описанием их свойств и рассказывалось о том, как они потом стали Зевсом, Афиной и другими богами-олимпийцами. Там был секрет бальзамирования, которого не знал даже Гомер, секрет тайнописи на скитале {7} 7 Скитала — шифровка, писавшаяся на ремне, обернутом вокруг палки. Чтобы прочесть написанное, требовалось навернуть ремень на точно такую же палку. Скитала использовалась спартанскими властями для пересылки тайных сообщений полководцам. и способы приготовления ядов. Где бы я ни оказывался — а я немало путешествовал по поручениям Солона, а позже Ликурга, — я обменивался секретами с мудрецами, которых встречал, и, вернувшись домой, я все аккуратно записывал хитроумным шифром, добавляя новые сведения к старым, как делал Клиний до меня и Фемий Скептик до него; потом я снова прятал книгу в укромном месте. Многие готовы были убить меня, чтобы заполучить ее, хотя никто, кроме меня или моего ученика, не смог бы прочесть, что там написано. Я пользовался тайнописью Клиния, моего учителя, а позже применял алфавиты Прастоса и Калафоса. Как бы то ни было, я рассчитывал, что книга пребудет вечно, в целости и сохранности. (Полагаю, она существовала уже не одну сотню лет, прежде чем попала в руки Клиния. Филомброт {8} 8 Филомброт — реальное лицо. , во дворце которого она хранилась, ценил книгу больше самого дворца, хотя не мог разобрать в ней ни слова.) Но хватит элегических воспоминаний. Книга пропала. Вполне естественно в нынешнюю эпоху чумы, войн и всеобщего мрака. И наверное, правильно. Ни на один из главных вопросов в ней не было ответа: огромная заплесневелая куча мусора из цифр, фактов, ловких трюков и прочих штучек. Пусть Верхогляд начинает заново; я ведь решился начать заново, хотя был уже немолод. Я выбью у него из башки всю дурь, доведу его до белого каления и наставлю на путь истинный. Да пребудут с нами боги.

Старый ублюдок совсем спятил. Он и меня хочет свести с ума за компанию. За час до рассвета я слышу страшный грохот и думаю, что здание рушится, но это Агатон свалился с лежанки.

— О боги! — выкрикивает он. — Я забылся! Забылся!

Наверное, он имеет в виду, что боги наказали его, сбросив на пол, и мне хочется в это верить, но потом я вижу, что это не так.

Он подползает на четвереньках, чтобы растолкать меня, — в темноте ему не видно, что я проснулся, — и как только его дыхание обрушивается на меня, зловонное, как мертвый носорог, я откатываюсь и прижимаюсь к стене.

— Ага! — кричит он. — Так ты не спишь! Славный мальчик! Самое время заняться твоим образованием.

— Великий ад! — говорю я. — Середина ночи!

— Считай, что уже утро, — говорит он. — Ночь пролетела, а мы этого не заметили.

Он хватает меня за волосы, и мне некуда деваться.

— Сейчас, — говорит он, — нашим предметом будет история.

— История бесполезна, — кричу я. — Образование бессмысленно. Нельзя дважды поссать в одну и ту же грязную лужу! — Иногда Агатона можно вразумить, взывая к его же принципам.

Но его уже нельзя было остановить.

— Успокойся, Верхогляд. История полезна, даже если она лжива. Она укрепляет характер юноши, ведет его к познанию Наслаждения и Смерти. Кроме того, это моя личная история. Отвергать ее было бы бесчеловечно. Я чувствующее существо, Верхогляд, что бы ты об этом ни думал.