Готхольд Лессинг - Драмы_Басни в прозе

— Спасибо тебе, сестра, за столь мудрую поправку, — ответила ей первая фея. — И правда ведь, многие правители были бы куда более великими, если бы реже обращали на мелочи свой всевидящий взор.

Ласточка слетела овце на спину, чтобы надергать у нее немного шерсти для своего гнезда. Овца невольно заерзала.

— Почему ты со мной так скупа? — спросила ее ласточка. — Пастуху ты небось позволяешь раздевать тебя догола. А вот мне жалеешь даже клочка шерсти. Отчего это?

— А оттого, — отвечала овца, — что тебе никогда не удастся проделать это так умело и ловко, как пастуху.

Ворон заметил, что орел высиживает птенцов целый месяц.

«Вот потому-то, конечно, — решил он, — молодые орлята так зорки и сильны. Ладно! И я буду делать так же».

С тех пор ворон и в самом деле целый месяц сидит в гнезде на яйцах, но еще никогда у него не вылупились из яиц орлята. Только жалкие воронята высовывают головки, проклюнув скорлупу.

— Как неразумны люди! — сказал медведь слону. — И чего только они не требуют от нас, лучших из зверей! Мне вот, солидному медведю, приходится плясать под музыку! А ведь они хорошо знают, что все эти ужимки и прыжки никак не подходят к моему важному виду. Иначе почему бы они смеялись, когда я танцую?

— Я тоже танцую под музыку, — возразил ему ученый слон, — и я думаю, что вид у меня не менее солидный и достойный, чем у тебя. Но еще никогда надо мной не смеялись зрители, только радостное удивление читаю я на их лицах. Поверь, медведь, люди смеются не над тем, что ты танцуешь, а над тем, что ты это делаешь так неуклюже.

Быстроногий олень, увидев страуса, сказал:

— Бегает страус не так уж быстро, но зато он, несомненно, великолепно летает.

Орел же, увидев страуса, сказал:

— Летать страус, правда, не умеет, но зато я уверен, что бегает он прекрасно.

— Есть ли у тебя среди животных больший благодетель, чем я? — спросила пчела человека.

— Конечно! — ответил тот.

— Кто же это?

— Овца! Ее шерсть мне необходима, а твой мед всего лишь приятен.

— А хочешь ты знать, почему еще я считаю овцу большим своим благодетелем, чем тебя, пчела? Овца дарит мне свою шерсть с легкостью, ты же, одаряя меня своим медом, всегда норовишь ужалить.

Злобный волк вздумал на старости лет свести дружбу с пастухами. И вот он пустился в путь и пришел к пастуху, который пас свое стадо всех ближе к его логову.

— Вот ты, пастух, — сказал он ему, — зовешь меня кровожадным разбойником, а ведь я совсем не таков. Не спорю, иной раз мне приходится брать дань с твоих овечек, чтобы утолить голод, ведь голод не тетка. Избавь меня от голода, и ты не будешь на меня жаловаться. Поверь, я самый смирный и кроткий зверь, когда я сыт.

— Когда ты сыт? Быть может, — отвечал пастух. — Да вот только когда ты бываешь сыт? Ты и жадность — вас разве насытишь? Ступай-ка подобру-поздорову.

Получивши отказ, волк пошел к другому пастуху.

— Ты ведь знаешь, пастух, — начал он свою речь, — что я мог бы за год зарезать немало твоих овечек. А не хочешь ли ты сам давать мне по шесть штук ежегодно? И я буду доволен, и ты сможешь спать спокойно, и в собаках тебе нужды не будет.

— Шесть овец? — переспросил пастух. — Да ведь это целое стадо!

— Ну уж ладно, ради тебя я соглашусь и на пять, — сказал волк.

— Да ты шутишь. Пять овец! Я и самому Пану жертвую не больше пяти в год {171} .

— Ну тогда, может, четыре? — спросил волк, но пастух с насмешкою покачал головой.

— Ну, может, три? Две?

— Ни единой, — отвечал пастух. — Ведь, право, было бы глупо платить дань врагу, когда можешь уберечь стадо и так, — только сторожи получше.

Басни

«Лисица и маска».

«Попытаю-ка я счастья в третий раз», — подумал волк и пошел к третьему пастуху.

— Очень уж мне обидно, — сказал он ему, — что вы, пастухи, ославили меня самым жестоким и бессовестным зверем. Но тебе, Монтан, я докажу, как вы ко мне несправедливы. Давай мне в год по овце, и твое стадо может спокойно пастись в лесу. Твоим овцам нечего будет бояться — я их не трону. Всего по овечке в год! Да есть ли тут о чем говорить? Ну мог ли я запросить с тебя еще великодушнее? Еще бескорыстнее! Ты смеешься, пастух? Чему же ты смеешься?