Владимир Амфитеатров-Кадашев - Зум-Зум

Дикий клик ужаса прервал его, когда лопаты полицейских выкопали свежий, почти не тронутый тлением труп Левенскиольда, разложившееся тело огромных размеров (таким атлетом-великаном в столице был лишь маркиз Соланьон), и скелет, в котором по опаловому, всем знакомому перстню на левой руке, узнали художника Норенси.

На суде Лелия решительно отказалась объяснить причину убийств, ею свершенных; держалась гордой и смертный приговор встретила словами загадочными и надменными:

— Вы думаете это конец?

В городе не предполагали, что Лелию казнят: всем было известно отвращение к смертной казни, питаемое молодою Монархиней страны; но на этот раз Королева не воспользовалась правом помилования, и 27 апреля, на заре, во дворе Кульгайнайнской тюрьмы, Лелию Твин повесили.

В тот же день произошло событие, обратившее на себя внимание странностью совпадения: неизвестный вор похитил в Национальной Галлерее картину Норенси — «Амазонка», моделью для которой некогда послужила казненная красавица.

Впрочем, любопытство к пропавшей «Амазонке» через три дня сменилось любопытством к непонятному убийству Бальтасара Рельона, случившемуся в доме № 18 по переулку Трех Шпаг, напротив «львиного особняка». В этом преступлении было загадочно и сходство ран с ранами на теле Левенскиольда (грудь, растерзанная, словно когтями огромного хищного животного, и глубокие укусы на плечах), и кровавое пятно, обнаруженное на львиной морде, украшающей подъезд особняка Лелии Твин, и путь, которым убийцы проникли к несчастному: единственная дверь в комнату Рельона, оказалась запертой изнутри, а влезть в найденное открытым окно по гладкой стене, на четвертый этаж немыслимо даже для кошки.

В три часа ночи, когда Фердинанд Альмерон, кончив работу, собирался отправиться, по обыкновению в клуб, дежурная ночная стенотипистка вручила ему небольшой пакет, оставленный для него какой-то дамой. В пакете оказалась небольшая книжка, с записями, помеченными 27, 28, 29 и 30 апреля; на заглавном листе было выведено крупными буквами:

БАЛЬТАЗАР РЕЛЬОН

Студент Кор. Унив.

Дневник.

— Мадемуазель Сильвия, — осведомился прокурор, поднимая левую бровь, что означало у него высшую степень волнения. — Какова та дама, которая вручила этот пакет?

— Ах, Ваше Превосходительство, — ответила барышня, — ужасно странная: высокая, стройная, лицо под густым вуалем; одета в костюм для верховой езды: в высоких сапогах со шпорами, с хлыстом; при ней была большая собака, каких я еще не видывала: с лохматой гривой, глаза, как угли.

— Хорошо. Сейчас же телефонируйте префекту полиции: разыскать эту даму и немедленно доставить ко мне.

Дневник Рельона:

27 апреля : Сегодня я проснулся рано, на рассвете, от странного, томительного ощущения: словно узкое лезвие, пронзила меня неизъяснимая убежденность: произошло что-то, бесповоротно изменившее привычный обиход моей жизни.

Мой узкий переулок, что ниспадая крутым склоном, словно каменный ручей катится меж высоких домов из под черной арки к ленивому каналу, с водою тусклою и похожею на запыленное стекло, — предстал мне не тихою окраиною, но зловещим местом нечестивых таинств; в мраморной морде льва — на подъезде дома, насупротив моих окон угадался идол древнего бога веры жестокой и сладострастной, веры испепеляющего ужаса.

Это было очень странно, и — я сознавал отчетливо — не сулило ничего хорошего; но невыразимая приманчивость таилась в этом, — и сладко было наклоняться над этим, заглядывать в темную глубь.

28 апреля : В таинственный круг замыкает меня необычайное: невероятные, иные существования врываются в бедную жизнь мою и сладкою терзают мукою: испепеляющего ужаса… Лунная проливалась, вчера, полночь: синей и серебряною водою; сине-серебряная затопляла вода сердце мое; тоскою взыскующею; испепеляющих, сладостных взыскивала лунная тоска ужасов веры древней, злой обряд коей творился на перекрестках, где звериные идолы скалили острые зубы, где, меж белых дурманов смутным приманивало сладострастием: тело жрицы, обреченной жертве…

Тонко-звонким вздрагивала лунная, моя тоска звуком: цокали по камню копыта, — выплывала из сине-серебряных вод ночная всадница. Четко яростно видел я: бледное, в лунном застывшее холоде, лицо, с опущенными вниз глазами, с прямым носом, тонкостанную, легко над седлом взнесеннную фигуру в черном; видел, как устало опускалась рука, узкая и длинная, как отражался лунный свет в глянце высоких сапог; и вороного тяжёлого видел коня, — и как, соскочив с седла, подошла всадница к мраморной львиной морде и, лаская, начала гладить ее…