Владимир Амфитеатров-Кадашев - Зум-Зум

И, сливаясь в одну ненаглядную солнечную радость, запоминаются легко, вольно и навсегда, и лазурное, в золоте, море, и томный запах белых цветов, и шелковые струи теплого ветра, и торжественный блеск заката.

Густолиственный намет платанов внезапно распростерт над шоссе, мостом переброшенное через глубокий овраг, откуда веет влажная прохлада.

Леля останавливает Минуту. Топота больше не слышно.

— Не догнал! не догнал!

И, подняв глаза, к дремучему своду, в просветах которого проливается все тот же зелено-золотой прозрачный свет. Леля изнемогает от неизъяснимо радостного чувства.

— Как хорошо! Как хорошо! Счастье какое!.. Солнечная пыль… Солнечная пыль.

Крутыми поворотами уводит вниз простремившаяся под густолиственными деревьями, полная таинственно-зеленого света и свежей прохлады, тропинка. По ней вихрем струится черная амазонка Лели, и белым пятном промелькивает китель Тили. Изредка оборачиваясь и поддразнивая Тилю румяною улыбкой, мчится Леля.

Не догонит… Не догонит…

У старого дуба, из дупла которого в плоский водоем, журча, падает серебристая нитка студеной воды, тропинка внезапно расширяется в продолговатую площадку.

Сразу останавливается разбежавшаяся Леля. Наклонясь к роднику, перехватывает запёкшимися губами холодную струю, и внезапно все существо девушки преисполняется сладостной свежестью: стала легкой, воздушной, взмахну руками и взлечу, как птица.

Леля оглядывается, где же Тилька? и, обессилев от внезапного смеха, опускается на большой камень рядом с водоемом: вытянувшись в струнку, с рукою у козырька, выпучив глаза, стоит Тилька и строит смехотворную рожу.

— Какой дурак! Боже, какой идиот! хохочет Леля.

— Так точно, ваше превосходительство! — гаркает семнадцатилетний изгнанник из слишком многих гимназий.

Леля, зачерпнув воды в плоском водоеме, плескает на него серебристыми брызгами. Только пуще напыжился.

— Тилька! будет! Вольно!

Тиля срывает с головы фуражку и во весь рост растягивается у ног девушки.

«У ног твоих р-р-р-а-б-ом умру!»

— Убирайтесь вон, нахал! — отталкивает его Леля.

«О, не гони, меня ты любишь,

И не оставлю я тебя!»

— в восторге взвивается Тилька.

— Удивительно неудачные цитаты, — делает презрительную гримаску Леля. — Неужели вы воображаете, что можно влюбиться в семнадцатилетнего мальчишку?

— О, Господа! воздымает руки к небу Тилька. — Семнадцатилетний мальчишка! И кто это говорит? девчонка из Бальмонтовского стихотворения:

— Мы, женщины, — взрослые уже в тех летах, когда вы еще в Америку к индейцам бегаете.

— А-а-а. Мы, женщины… Значит, вы почитаете себя женщиной, а не девочкой? — радуется Тилька.

— Конечно, по сравнение с вами.

— В таком случае, — впадает в исступление Тилька, позвольте сделать вам любовную декларацию, потому что я люблю всех женщин! Живу и люблю! Всех! всех!

— Ишь, какой прыткий! хохочет Леля. — И Машу Григорьевну?

— Милостивая государыня! гордо выпрямляется Тилька. — Прошу не задавать мне подобных позорящих мою честь вопросов. Маша Григорьевна — не женщина, но гриб, гнилая масленка, древесное чудище. Сегодня, когда она в малахае и парусиновых туфлях взгромоздилась на своего белого мустанга, даже эта тварь бессловесная не выдержала и тихо прошептала: — Почто наказуеши, о Господи?

— Слов метановых не слыхала, смеётся Леля, но с ними вполне согласна. Бедная Маша на коне — зрелище, действительно, грустное!

— Посему не будем говорить о нем, ибо в Писании сказано, что христианину о подобных мерзостях не следует даже думать. Лучше оставим разные гадости и отдадим наши души высокому и прекрасному, говорит Тилька, и вдруг его сильные, крепкие руки быстро обнимают Лелин стан. Прямо в её очи заглядывают карие веселые глаза, и пухлые, почти детские, безусые губы тянутся к её устам.

— Пустите! Пожалуйста без дерзостей! — вырывается Леля из объятий мальчика. Тиля отпускает ее, и она, растрепанная, красная, сердитая недовольно говорит ему:

— Что за безобразие? Бить вас надо! Бить и обивки вколачивать! Окаянный какой!

— Ну, милая, хорошая, сиреневая, — тянется к ней Тилька. — Не надо на меня гневаться. Я ведь хороший, симпатичный, и так люблю тебя.

— Это что еще за глупости? негодует Леля. — Как вы смете говорить мне «ты»?

— Но я же люблю тебя… Ужасно люблю… Не злись… Не злись, радость моя ненаглядная.