Сабахаттин Али - Избранное

И судья, который все это знал, вынужден был до конца выслушать монолог Хами-бея, сотрясавшего стены суда:

— Убитый и мой подзащитный были связаны такой искренней и самоотверженной дружбой, что речи о какой-то там вражде быть не может, более того, перед лицом опасности они готовы были пойти на смерть, чтобы спасти друг друга!

Перейдя к событиям роковой ночи, Хами-бей заявил, что все были пьяны и, развеселившись, стреляли в воздух, что Али сразили две шальные пули и налицо имеется не преступление, а несчастный случай. Заключил он следующим образом:

— Виновником этого несчастного случая не может быть Шакир-бей, ибо в заключении государственного патологоанатома, составленном на основании вскрытия трупа, точно установлены характерные особенности оружия, явившегося причиной смерти, которые совершенно не совпадают с характеристикой того оружия, которое носил мой подзащитный.

— Высокий суд! Мы являемся здесь свидетелями еще одной прихоти божественного провидения, еще одной случайности. Происходит несчастный случай, и погибает один из сынов нашей родины. Это само по себе уже достаточное несчастье. И вот судьба, не желая расчищать путь еще одному несчастью, направляет руку правосудия на ложный путь, тем самым давая повод для предания забвению истинного, но невольного виновника несчастья…

К концу защитительной речи два члена суда, сидевшие рядом с председателем, начали засыпать. Шериф-эфенди, стоявший в углу, не желая видеть, как будет оправдан убийца его сына, тихонько вышел из зала и, тяжко вздыхая, поплелся домой.

Шакир тоже дремал на своей скамье. После того как Хами-бей закончил речь, председатель объявил, что заседание переносится на следующий день, когда и будет вынесен приговор. Как все и ожидали, этот приговор был оправдательным.

Апатия, слабость, напавшие на каймакама после того, как миновали трудные дни, не были чем-то преходящим, наоборот, они усиливались день ото дня: у него обнаружилась болезнь сердца.

Эта болезнь мало-помалу давала себя знать еще раньше, уже с тридцатилетнего возраста. Ему все труднее становилось ходить пешком, подниматься по лестнице, в гору, и, выпив лишнего, он плохо чувствовал себя всю ночь. Но болезнь вдруг обострилась. Раньше он не принимал ее всерьез, считая; что это естественно после перенесенного волнения и большой усталости. Но несколько месяцев назад этот недуг, о котором он в последние годы стал совсем забывать, так как вел в Эдремите довольно спокойную жизнь и дом его помещался на невысоком месте, неожиданно посреди ночи разразился сильным сердечным приступом и острой болью в груди и с тех пор все время давал о себе знать.

Это произошло примерно в те самые дни, когда был убит Али. Гнетущая тишина, вздорность всего, что творилось в его доме, недоверчивый вид Юсуфа, который его избегал, безразличие Муаззез, возраставшее день ото дня, и, наконец, непрерывное ворчание Шахен-де довели его до того, что ему стало душно в собственном доме. О том, чтобы пойти в присутствие, ему не хотелось думать. Пообедав дома, он надел пальто, выскочил на улицу и направился к северной окраине городка. Он шел, увязая в грязи, среди оливковых рощ и искал родник, который, как он слышал, находился где-то неподалеку, но где точно, он не знал. Говорили, что рядом с родником растет огромная чинара; это место для прогулок ему очень хвалили, и с неожиданно пробудившимся интересом Саляхаттин-бей решил непременно разыскать его. На склонах холмов за оливковыми рощами вырисовывались разбросанные там и сям купы деревьев; одни из них еще стояли голые, другие уже окутывались светло-зеленым покрывалом молодой листвы. Но где именно среди них скрывался родник, он не знал и направился к тем, что казались ему ближе всех. Среди олив росли деревья слив и абрикосов. Они были усыпаны прелестными розовыми цветами. Стоило пройти мимо них, как вас окутывал и опьянял их аромат.

Саляхаттин-бей почувствовал, что к сердцу его устремляется что-то молодое, бодрящее. Он глубоко вздохнул, его легкие до краев наполнились воздухом, ему показалось, что вместе с природой оживает он сам. Все вокруг пробуждалось к новой жизни: на земле, похожей на ил, затененной оливами, никогда не сбрасывавшими своей густой листвы, местами начала пробиваться трава; тонкие безлистые ветви ив покрылись светлым зеленым пушком полуоткрытых почек, оповещавших о том, что скоро появится листва, которая сплошь покроет эти тонкие ветви.