Сабахаттин Али - Избранное

Шакир видел арестантов, которые наивно думали, что и он попадет к ним в камеру, лишь тогда, когда те, прильнув к деревянной решетке, отделявшей внутренний двор тюрьмы от ворот казармы, смотрели на волю. Да и это продолжалось всего одну неделю.

Потом начался суд. Но так как следователю не удалось установить, что Шакир имеет к убийству какое-либо отношение, суду делать было нечего. Только хлопоты отца Али немного затянули дело. Шериф-эфенди уговорил несколько человек, присутствовавших на свадьбе, выступить свидетелями. На первом заседании они изложили все, что видели, и заявили, что Шакир не только наставил пистолет на Али, но даже и прицелился. Но на последующих заседаниях часть этих свидетелей неизвестно почему изменила свои показания.

Остальные свидетели, в том числе и те, что давали показания в участке, утверждали, будто они ничего не знают, в ту ночь все стреляли в воздух, и за этим грохотом невозможно определить, чья пуля попала в Али.

Защитник Шакира, Хами-бей, был дальним родственником Хильми-бея. Этот богатый человек, пользовавшийся среди своих коллег довольно странной репутацией, вел дел больше, чем все другие адвокаты города. Он обладал резким, громовым голосом, убедительной логикой и выигрывал почти все дела, за которые брался, но не пренебрегал при этом средствами, которые при всем желании нельзя было назвать чистыми. Он считал, что как на войне все дозволено, чтобы победить, так и на суде все средства хороши, чтобы выиграть дело. Подменить показания, взвалить вину на другого, найти лжесвидетеля, заставить бедняка за несколько курушей сказать: «Это сделал я», чтобы спасти истинного виновника преступления, — таковы были «тонкие» приемы, применявшиеся Хами-беем. Но в деле Шакира даже не возникло таких обстоятельств, которые требовали бы излишнего напряжения его умственных способностей. Хаджи Этхем все уладил сам, и адвокату по существу делать было нечего.

Судья не сомневался, что Али убит Шакиром. Собственно говоря, никто в этом не сомневался. Но более важные доводы — показания свидетелей, вещественные доказательства — говорили в пользу Шакира. Правда, все знали, что это подстроено, но… Что до каймакама Саляхаттина-бея, то он вовсе не занимался эти-м делом.

Каждый раз, когда отец Али кричал на суде:

— Я настаиваю на своем иске! Я требую крови за кровь! — у судьи сжималось сердце, но, решив, что он ничего не может поделать он только говорил:

— Положитесь на правосудие.

Всем обстоятельствам, подтверждавшим, что убийца Шакир, противостояло одно, более веское и доказательное, перед которым все обвинения не имели никакого значения. Это было заключение врача. Согласно этому заключению, пули, извлеченные из тела Али, сына Шерифа, были выпущены из пистолета крупного калибра.

Между тем в суд был представлен маленький браунинг, который, согласно протоколу, держал в руке Шакир, когда жандармерия прибыла на место происшествия.

Свидетели, которых опрашивали до появления на суде врачебного заключения, не смогли назвать системы пистолета, из которого Шакир стрелял. Шериф-ага убедил их потом изменить показания, и они заявили, что видели в руках Шакира большой тяжелый пистолет, но толку от этого было мало.

На все вопросы, которые задавали Шакиру относительно событий той ночи, он отвечал:

— Не знаю. Был пьян, ничего не помню.

— А раньше было у тебя что-нибудь с Али?

— С какой стати? Мы ведь приятели! Что между нами может быть?

— Люди видели, как ты стрелял в него.

— Ошибка. Я стрелял в воздух. — = Отвечая на вопросы судьи, он приподнимал бровь, кривил губы, и, лицо его принимало такое выражение, словно он хотел сказать: «Э! Ты надоел мне. Отстань!»

Хами-бей начал свою речь, слегка улыбаясь, словно удивлялся тому, что вынужден защищать столь очевидную истину, и еще раз вкратце изложил все дело. Начав с того, что Шакир и Али были друзьями детства, вместе играли, он подчеркнул, что между ними никогда не было ничего такого, что могло бы вызвать вражду, и невозможно даже себе представить причины, которые могли бы натолкнуть одного из них на мысль об убийстве.

О Муаззез на суде никто даже не заикнулся, потому что обе стороны не желали сердить каймакама, впутывая его в это дело. К тому же никто не мог затронуть этого вопроса еще и по той причине, что сватовством Муаззез занимались женщины, и даже Шериф-ага не мог настолько переступить границы приличия, чтобы позволить своей жене выступать на суде свидетельницей.