Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

И тогда у него спросили, как это он не боялся так близко от дьявольского места спать. А он сказал, что ни­каких дьяволов на свете он не боится и с охотой бы на этот вид посмотрел или даже выспался на одной печке — ибо ему это маловажно.

Был он не так уж и молод, лет тридцати пяти, но весьма силён и на голову выше всех. Лицо какое-то не такое и, как те люди мне говорили, чудаковатое, брови густые и длинные, зубы на удивление белые. На поясе у него висел корд в блестящих ножнах. Блестящих, но дешёвых, ибо это не было серебро.

И мужики те пустили его идти своей дорогой, а са­ми пошли к капеллану. И школяр пошёл.

Хлор Мамонтович, шляхтич, потом говорил мне, что это он первым обо всём догадался. Ибо, возвращаясь из города в поместье и встретив этого одного по дороге в своём плаще, даже ужаснулся, посчитав его Христом. Якобы вдруг и на минуту догадался — даже ноги к земле прикипели и небо показалось с литовский тулуп. Но тут удивляться не надо. Утром, издалека, на грязной доро­ге — чего не представится. Да и Хлор, конечно, как всег­да, был в подпитии. Все знают, почему он так рано из города ходит.

...А потом видели его уже с двумя другими людь­ми... А потом видели шесть человек... Десять... потом было их тринадцать, и за ними тянулся крытый холсти­ной фургон».

СЛОВО ДВУХ СВИДЕТЕЛЕЙ

«Так считали люди. Но мы ничего такого не замечали, если оно и было. Иначе почему бы Он был сначала такой, как мы, почему никуда не впутывался и не лез, почему не помог людям?

Напутал тут бессовестно в единственной своей записи о нем, о слухах, которые ходили о начале его, Андроник Логофил. И ничего больше не сказал, полагаясь на других. О глав­ном не сказал.

А было не так. Было вот как. Слушайте, люди».

Глава II

ГОЛОД, И ПОВЕТРИЕ, И МОР

В те дни, когда управляли судьи, слу­чился голод на земле.

Книга Руфь, 1:1

Земля была чёрной.

Вся в сетке трещин, в глубоких расщелинах, сухая, как ладонь земледельца и как порох. Редко, иногда в по­ловине сажени друг от друга, шевелились на ней чахлые ростки ржи.

Ветер порой вздыхал среди зноя, но нёс лишь ещё большую жару, будто из натопленной печки. И тогда по полю бродили карликовые смерчи. Они несли пыль, но такую чёрную, что, казалось, — пепел.

И такой же пепел вился из-под копыт охотничьей кавалькады, мчавшейся по полю, а потом по дороге, к не­далёкому селу.

Люди ехали отчасти на чёрных либо мышастых злых мулах, и по этому можно было догадаться, что едут люди духовного звания. Но, если бы не пурпурная карди­нальская мантия одного, если бы не епископский плащ второго, если бы не серая доминиканская и не лиловая православная рясы двух других, любой наблюдатель мог бы взять это под сомнение.

Из-под ряс выглядывали кольчужные воротники, под плащами были золочёные латы с солнцем на груди. (В солнце превратилась голова Медузы Горгоны, которую любили чеканить на своих латах язычники; превратилась потому, что, конечно, не к лицу было христианам носить на груди языческий знак. И вот вместо лица Медузы гро­зился с лат яростный солнечный диск, а вместо змей вол­нисто разбегались лучи.)

Кажется, против того, что это попы, свидетельство­вало и другое. Тут не было ни одного человека, при бедре и в руках которого не было бы оружия.

Еленцовые — полесские, тисовые — западные и страшные белорусские луки из двух скреплённых рогов серого лесного быка, колчаны-тулы, пищали; гигантские, в человеческий рост, двуручные мечи с волнообразным либо прямым лезвием, без ножен, ибо из них невозмож­но вытащить самому лезвие такой длины; мечи средней длины и короткие корды. Азиатские, прямые, как меч, сабли и сабли булатные, змееподобные; персидские, узкие, как аир, и острые, как жало; турецкие елмани со сталью, идущей голубыми звёздочками; ятаганы, по­хожие на серпы и предназначенные, как и серпы, для удара вогнутой стороной; приднепровские белорусские копья полуторной длины и потому предназначенные для бросания ногой, с подъёма ступни, и белорусские же иклы — короткие мечи с лезвием широким и толстым, как коровий язык, и длиною в двадцать пять дюймов, с месяцеподобным концом рукояти, для упора в живот либо грудь, когда бросаешься на врага, и двумя упорами для рук, иклы, предназначенные для смертельной руко­пашной в тесноте. И на всём этом — рябь золотых мо­неток, эмали, золота, рубинов, ажурных накладок. А над всем этим, под шишаками, арабскими зерцалами, коль­чужными сетками и булатными шеломами, — глаза, ко­торые и минуты не задумаются над тем, употребить эту сталь либо не употребить.