Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Удивился бы такому только чужеземец. На протя­жении нескольких веков, а особенно в то время, дождём сыпались декреты, в которых запрещалось духовным осо­бам носить оружие в мирное время, бахвалиться им, зло­употреблять им. И, однако, никто не обращал внимания на декреты и на угрозы, содержащиеся в них. В крайнем случае, можно было спросить даже и самого папу, где он видел мир.

И поэтому вооружены были все, кроме некоторых женщин.

Да, женщин. Третье, что могло бы заставить усо­мниться в том, что едут люди, наделённые духовным саном, было то, что с ними на отдельных конях, а то и просто за спинами сидели женщины. Разукрашенные, белёные, с подплоёнными волосами под золотыми с ал­мазами сетками, с оголёнными почти до сосков грудями, на которых прислужницы мастерски вывели тонёхонькими кисточками сетку голубых жилок. Зубастые, очевид­но хищные, очевидно неопределенного поведения — всё равно знатная это была дама или женщина из бесстыд­ной улицы.

Некоторые женщины были тоже вооружены. У ос­тальных сидели на перчатках соколы.

С гиком, возгласами, хохотом мчался конный поезд. Бежали на сворках гладкие волкодавы и хорты.

Всадники ворвались в деревню, как орда. Замелька­ли по сторонам серые хаты, халупы, сложенные из тор­фяных кирпичей, и просто землянки.

Человек, сидевший возле дороги на куче навоза, протянул потрескавшуюся, как земля, руку. Ехавший впереди достал из-под пурпурной мантии, из вацка, привешенного под мышкой, медную монету и бросил.

— Напрасно вы это, — сказал ему епископ.

— Для вас у меня есть фамилия, господин Комар.

— Напрасно вы это, господин Лотр.

— Почему?

— Разве хватит на всё это быдло? Работать не хотят, руки тянут. И потом... если бы это увидели другие — они бы бросились неприглядно. Могли бы и разорвать. И, во всяком случае, довелось бы употребить оружие... Лучше прибавить ходу и теперь.

Кавалькада погнала в намёт. Из-за кучи навоза появилась голова четырёхлетней девочки.

— Что он тебе дал?

— Две буханки хлеба, дочурка. Чистого хлеба.

— А хлеб вкусный?

— Вкусный.

Девочка очарованно смотрела вслед охоте:

— Краси-ивые.

— Конечно, красивые. Это ведь не мы, мужики. По­кровителю перед Господом Богом надо быть красивым. Иначе его Господь Бог и во дворец к себе не пустит.

Поезд вновь вырвался в поля, оставив за собой хаты подобные навозным сугробам, и готический стрельча­тый костёлик, похожий на друзу горного хрусталя. Кони пошли медленной поступью.

— То, что и двадцать лет назад, когда я оставил эту землю, — тихо произнёс Лотр. — Только тогда тут было куда богаче. Богатая ведь земля.

Комар, нахмурив тяжёлые брови, смотрел на лицо Лотра: испытывает, что ли. Но это лицо, улыбчивое, белое и румяное, благородное, казалось бы, на самый неискушённый взгляд, было просто доброжелательно и красиво.

— Дело веры требует жертв, — уклончиво молвил епископ.

— Конечно.

— И особенно, если учесть, как тяжело болен этот край схизмою.

— Бросьте. Вон та схизма, митрополит Болванович, скачет за нами. Неплохой человек.

— У этого неплохого человека отняли за последнее время две церкви. Вот так. И не потому, что он плох, а по­тому, что это — чужое влияние на земли, которые ещё не стали нашими.

— Вы разбираетесь, господин Комар... Кстати, спа­сибо вам за вашу бывшую пасомую. — Он откинул голо­ву назад, будто показывая затылком на женщину, сидев­шую за его спиной. Улыбнулся: — Таким образом, вы для меня, в сущности, то, что для мирян тесть.

— Ну, если можно представить себе тестя, кото­рый... — грубое, резкое лицо Комара искривилось лёг­кой усмешкой.

Женщина смотрела на него с ожиданием и уко­ризной.

— А красива? — спросил Комар.

— Красива. В Италии, и всюду я не видел таких.

Женщина была действительно красива. Непомер­ные чёрные глаза, длинные, как стрелы, ресницы, вишнёвый малый ротик, снежной белизны и нежности кожа лица и детских рук. Гибкая, как змея, с высокой неболь­шой грудью, она сидела в своей неудобной позе грациоз­но, гибко, мягко держась ручкой за плечо Лотра.

— Так вот и старайся, — обратился к ней Комар. — Служи новому своему господину, как надлежит служить такому высокому гостю.

— Если можно считать гостем человека, приехавше­го на год и дольше, — уточнил Лотр.

— Мы гостеприимство не днями измеряем.

— Знаю. Сам отсюда.

— Ну вот. И поэтому, девка, служи без роптаний и глупостей. Слышишь, Марина?

Румянец появился на лице женщины. А потом надежда, с которой она смотрела на епископа, угас­ла. Угасла и теплота, а глаза смотрели теперь с сухим блеском.