Анри Барбюс - Ад

Вечерело. Женщина казалась всё более и более видимой среди других и всё более и более красивой.

«В чертах лица его самою имелось также много доброты. Почему бы скупым, которые сильно любят что-либо, не иметь добрый вид?»

Лёгкое содрогание прошло по плечам больного.

«Закройте окно, пожалуйста, — сказал он. — Мне холодно.»

Когда окно закрыли, наступила тишина. Она сказала: «Я получила письмо от Катрин из Берга.

— Она всё такая же?

— Да: она умирает от раскаяния. Она напрасно ездит из страны в страну — на прошлой неделе она была на Балеарских островах, — она таскает повсюду, как некий вид бездеятельности, своё безутешное вдовство. Какую силу надо иметь, чтобы быть столь безутешной! Она сражается со своей молодостью и своей красотой. Она путешествует не для того, чтобы смягчить свой траур, но для того, чтобы его увеличить, насадить его повсюду в мире. На самом деле она не хочет никакого развлечения. Её огорчает, когда жизнь берёт реванш, и она на мгновение предаётся забвению. Однажды я видела её плачущей, потому что она рассмеялась. И однако, на её печаль можно безмятежно смотреть, так же безмятежно, как и на прелесть её лица.»

Я видел силуэт мужчины на бледных шторах — согнутая спина, трясущаяся голова, тонкая шея. Он поднял руки.

«Настоящее горе остаётся в нас, — сказал он. — Его почти не видно и не слышно. Но оно легко останавливает всё, даже жизнь. Настоящее горе принимает грандиозные формы тоски.»

Почти неловкими движениями он вытащил из своего кармана портсигар.

Он зажёг сигарету. Я различил измождённые черты его лица, пока яркая вспышка высвечивала это лицо в виде блестящей маски. Потом он закурил в сумерках, и можно было различить лишь зажжённую сигарету, передвигаемую рукой столь туманной, столь лёгкой, как дым, испускаемый сигаретой. Когда он подносил сигарету ко рту, я видел свет от его дыхания, от которого только что, в свежести пространства, я видел туман.

…Он курил вовсе не табак: аптекарский запах вызвал у меня отвращение.

Он вяло протянул руку к закрытому окну, — простому, с наполовину поднятыми маленькими форточками.

«Посмотрите… Это Бенарес и Аллахабад… Пожар цвета сплава золота с медью на сером фоне, мерцание странных человеческих существ. Это не существа, это статуи богов, под фиолетовым небом вечера. Они движутся… Нет… Да. Это пышная церемония, наводнённая тиарами, знаками различия и украшениями женщин… На берегу верховный жрец, со своей сложной многоярусной причёской и своими изогнутыми руками — расплывчатая пагода, архитектура, эпоха, раса. Насколько мы отличаемся от этих созданий… Кто прав?»

Теперь он расширил круг прошлого. Создаётся впечатление, что он сделал это тяжёлым и мощным усилием, словно он расширял круг ада и мольбы.

«Путешествия: все эти места, которые покидают! Всё это бесполезно. Путешествия не возвышают; чего бы ради возвыситься, шагая? К тому же, есть ли время снять тяжесть со своей души, чтобы воистину увидеть то, рядом с чем проводишь время? И даже тогда… Путешественники узнают лишь одно место поверхности в настоящий момент; в прошлое не путешествуют. Всё было. Я думал этой ночью, в то время как меня часто посещало воспоминание о прибрежных отвесных скалах, о песчаных равнинах и уэльских лесах, о рыцарях Круглого Стола. Король Артур; его товарищи… Мне показалось, что я был недалеко от них и что я приближался. Я видел только одного из них, в странном шлеме; его глаз изумрудного цвета посмотрел на меня и привёл меня в оцепенение. Других, призраков, заволокла дымка. Круглый каменный стол находится на осенней поляне (серый цвет тумана смешивается с рыжеватой пеленой леса). Стол круглый для того, чтобы, когда они находятся стоя вокруг, не проявлялось бы старшинство никого из них. Это как гигантский точильный камень. Он очень белый. Совершенно не имеющий углов. Он недавно был обтёсан, он новый.

…Тысяча лет!.. Две тысячи, три тысячи лет, и побережье Трои…

«Вы помните, Анна, эту золотую линию на просторе, которую мы пересекли?

«Греческий герой шагает по песку, слегка окрашенному утренней зарёй в красновато-коричневый цвет с золотистым отливом. Я вижу большой, очень правильный и твёрдо поставленный след, который он прокладывает на песке. На краю каждого из этих следов, после его прохода, немного золотого песка осыпается. Море замирает подле него. Я вижу отпечаток — тонкая покрытая пеной кромка — который последняя волна только что оставила на мокром песке, более тёмном, чем тот, где он шагает. Галька скрипнула под бронзой обуви и покатилась. Я слышу звук его шагов. Подумайте об этом, Анна: его шаги, звук его шагов, подавленный столько тысяч лет. Подумайте о взмахе крыла, необходимом, чтобы приблизиться к этому; эти шаги, от которых, днём позже, не оставалось никакого следа и которые, однако, существуют. Где они, где они? Они в нас, потому что мы их видим. Время не есть время; пространство не есть пространство.»