Этот текст резюмирует существо джойсовой реконструкции женщины. Реконструкции невозможно отказать в острой наблюдательности, роскошном богатстве деталей, создании впечатляющего образа. Тут спорить не о чем. Но спорят, и очень спорят о другом: что же за образ перед нами? Какая-то женщина, какой-то из женских типов — или же нечто большее: сама Женщина, сама женская природа в ее всеобщности и ее полноте? Джойс, не вступая в споры, тем не менее допускал исключительно второе. Он был категорически, безоговорочно и непоколебимо убежден в том, что в своей Пенелопе раскрыл истинную душу, истинную натуру женщины как она есть, раскрыл само женское начало, сакраментальное Ewig-Weibliche. И когда не раз в его присутствии сами женщины говорили, что его Молли отнюдь не представляет их всех, он только хитро и снисходительно посмеивался. Он знал лучше.
Те же, что пишут о Джойсе и его творчестве, разделились на лояльных приверженцев, поддерживающих универсальность Молли, и на непочтительных уклонистов, эту универсальность оспаривающих. Довод последних — явное присутствие в «Пенелопе» собственных комплексов и фрустраций автора. В книге «Наружность и символ» (1962), ставшей классикой джойсовой науки, Р.Адамс пишет: «Портрет Молли Блум написан мужчиной, которого пожирала ревность и который использовал в качестве модели предмет своей ревности». Проекцией ревности трудно не счесть, к примеру, настойчиво утверждаемую изотропность благосклонности Молли: хотя она зорко видит все различия между своими кавалерами, но, тем не менее, подходят ей все, в каждом она заинтересована и с каждым готова что-то начать и докуда-нибудь дойти. Сакраментальное убеждение «каждая готова с любым» проходит сквозь весь роман как кредо Блума и его автора, и в знаменитом лирическом финале, целуя суженого и решая связать с ним свою судьбу, девушка вовсе не думает: «Я не могу без него», она думает: «Не все ли равно — он или другой». И уж тут Нора никак не могла служить автору примером. Она говорила так: «Не знаю, гений у меня муж или нет, но уж в одном я точно убеждена — такого, как он, больше нету на белом свете». Тянет сказать, что «каждая готова с любым» — конечно же, голос патологической ревности (или непроходимой пошлости!). Но в этих вещах над всеми нами слишком довлеет личный опыт, и «объективность» в принципе невозможна.
Дополнительные планы. Орган, представляемый «Пенелопой», — плоть, что вполне ясно, поскольку (очевидный) символ эпизода — земля. Цвета не сопоставляются эпизоду, равно как и искусства: считается, что здесь говорит сама безыскусная природа.
Писавшаяся параллельно с «Итакой», «Пенелопа» почти целиком была создана за сентябрь 1921 г.: в августе автор сообщал, что закончил лишь ее первое предложение, но уже 7 октября был полностью закончен весь эпизод.
Ментон — номер 6 по Блумову «списку любовников».
Отец Корриган — номер 7 в списке Блума.
Платишь сколько-то за покаяние — вопреки представлениям Молли, незаконная связь со священником считалась гораздо более тяжелым грехом.
Вспомнил отцовских — Бойлан — сын торговца лошадьми, см. эп. 12.
Нос… у него не такой уж большой — народное мнение о связи между размерами носа и полового органа у мужчин.
Миссис Флоренс Мэйбрик (1862–1941) в 1889 г. была осуждена за отравление мужа мышьяком; как выяснилось на суде, у нее был любовник; в январе 1904 г. она вышла на свободу.
Гудвин — номер 4 в списке Блума.
Бартелл д'Арси — номер 3 в списке Блума.
Ах зачем же мы медлим… — из англ. любовной песни «Прощание».
Насчет моей матери — Блум, видимо, не знал о том, что мать Молли — еврейка (см. ниже).
Не панталонах он совершенно помешан — пристрастие, разделявшееся автором.
Гарднер — вопреки сообщаемому о нем, отсутствует в списке Блума.
Мила мне девушка одна — песня из «Лилии Килларни».
Кэтлин Карни — персонаж рассказа «Мать»; ее прототипом была известная дублинская певица Олив Кеннеди.
Свет путеводный и благой — известный гимн «Столп облачный» (1833), сочиненный кардиналом Ньюменом.
Дядюшка Пауль — так называли обычно старейшего вождя буров, президента Республики Трансвааль Паулуса Крюгера (1825–1904).
Читать дальше