Ирвин Шоу: Вечер в Византии

Стэффорд усмехнулся и прервал Федрова на полуслове.

— Да они о них сроду не слыхивали, Бен, — сказал он. — В приличных школах этого сейчас не проходят.

— Не верю, — ответил Федров.

— Но это же совсем другое, новое поколение, — заметил Стэффорд. — Они родились уже после девятьсот двадцатого.

— И все равно… — продолжал упорствовать Федров.

— Тогда спроси у них сам.

— Моя дорогая юная леди, — обратился Федров к блондинке в красном платье. — Не могли бы вы сказать, кто такие были Сакко и Ванцетти?

— Э-э… — Девушка замялась.

— Ну а вы? — обернулся Федров к ее спутнику, на вид ему можно было дать года двадцать три. — Вы о них что-нибудь знаете, помните?

— Смутно, — ответил молодой человек. — Вообще-то, если честно, нет, ничего.

— В начале двадцатых эти двое были анархистами, — сказал Федров, подавляя приступ раздражения и даже гнева. — Один работал сапожником, второй торговал рыбой в Массачусетсе. И их обвинили в убийстве человека. Но общественность считала их невиновными. И осудили их вовсе не за то, что они имели какое-то отношение к этому преступлению, но за их политические взгляды. И все благодаря Оливеру Венделлу Холмсу. — Он снова заметил недоумение, отразившееся на молодых лицах. Усмехнулся, и гнев моментально улетучился. — Так звали судью Верховного суда, — объяснил Федров. — Но дело совсем не в том. Просто я хотел сказать, что, несмотря на все протесты общественности, Холмс счел этих людей виновными. И еще опубликовал где-то статью, в которой писал, что красные непременно воспользуются этим делом в своих интересах и возведут этих людей в ранг святых. Прав он был или нет, не знаю. Но в то время многие люди, которые вовсе не были красными, считали, что история Сакко и Ванцетти никогда не будет забыта. Да что там говорить, и я, ваш покорный слуга, тоже так думал. Поэтому и удивился, что никто из вас о них ничего не знает.

— Я слышала о них, — сказала молодая девушка, стоявшая чуть поодаль.

«Хорошенькая и совсем не похожа на американку», — подумал Федров. Он уже встречался с ней и ее мужем несколько раз. Кажется, она была родом из Бельгии, но сразу после войны вышла замуж за американца. Ей, должно быть, было уже за тридцать, но выглядела она гораздо моложе.

— А как вы о них узнали? — спросил Федров.

— От отца и матери, — ответила девушка. — Еще в Бельгии.

— И кем же они были, ваши отец и мать? Анархистами?

Девушка рассмеялась.

— Просто знатью, полагаю, — ответила она. Голос звучал насмешливо. — Играли в крокет на лужайке после обеда. Я тогда была совсем маленькой девочкой. Вы, конечно, знаете, как играют в крокет? Ставите ногу на свой шар, а потом выбиваете его из-под ступни, так чтобы сбить с курса шар противника.

— Да, — кивнул Федров, и ему стало по-настоящему любопытно.

— Они прозвали этот удар «Сакко и Ванцетти», — сказала девушка. — Вы бьете по «Сакко». Думаю, при ударе деревянного молоточка о шар раздается звук, напоминающий «сакко» или «сокко». Такое тихое цоканье… Ну и сбиваете «Ванцетти» с курса. Это была такая семейная шутка…

В комнате воцарилось напряженное молчание.

Девушка, несколько смущенная им, огляделась.

— Извините, — пролепетала она. Хотя за что именно извинялась, видимо, и сама не совсем понимала. И уж тем более непонятно было это всем остальным. — Я думаю… в Бельгии в то время все это казалось… таким… далеким…

Федров дошел до клубного пляжа. Две пожилые дамы под зонтиком холодно взирали на него. Раз по сто за лето они сетовали на отсутствие в клубном уставе статьи, запрещающей посторонним подходить к зданию клуба и портить тем самым вид на океан с террасы. Они несли здесь караульную службу — одинокие, укутанные в шали старухи, насквозь продуваемые морскими ветрами. Никому не нужные, неприятные даже издали, тем более неприятно выглядевшие вблизи; женщины, у которых уже давно наступила менопауза, вечно неудовлетворенные, они сидели под полосатым зонтиком на пустынном белом пляже и охраняли врата прошлого.

Море все еще штормило. И Федров, который шел до того опустив голову и разглядывая собственные отпечатавшиеся в мокром песке следы, вдруг увидел среди волн четверых мальчишек лет семнадцати. Они качались на матрасах, пытаясь оседлать какую-нибудь крупную волну и промчаться вместе с ней к берегу. Нет, непосредственная опасность им пока что не угрожала, но Федров хорошо знал побережье, знал, как коварны здешние течения и водовороты, способные затянуть, утащить даже очень сильного пловца в открытое море. И он стал кричать, призывая этих ребят вернуться, всей спиной ощущая молчаливое неодобрение двух пожилых дам — из-за того, что посмел поднять такой шум. Но голос его тонул в реве прибоя, а мальчишки или просто не слышали его, или игнорировали все его сигналы.