Ирвин Шоу: Вечер в Византии

Тем временем на пристани Бенджамин продолжал работать над Шварцем. Ольсон обмотал вокруг головы и шеи полотенце и плотнее запахнул полы халата — боялся простудиться.

Два других воспитателя заняли посты у тропинки, чтобы перекрыть путь к озеру.

— Он готов, — равнодушно бросил Ольсон, предварительно убедившись, что обсох после ныряния. — Над жмуриком работаем. Напрасная трата времени.

Бенджамин ему не ответил. И продолжал трудиться над холодным, коричневым от загара телом своего друга — жал, отпускал, считал, жал, отпускал, считал. Он понимал, что Шварц мертв, но не говорил ничего. Он даже не упрекнул Ольсона в том, что тот, вместо того чтобы нырнуть и немедленно начать поиски Шварца, пока еще был шанс спасти его, бросился бежать в лагерь за помощью и упустил драгоценное время. Бежал, прекрасно понимая, что раньше чем минут через десять им к озеру не поспеть. Глубина под причалом составляла футов двадцать, не больше, а Ольсон при необходимости мог продержаться под водой целых три минуты. Он бросился бежать в лагерь по одной причине из трех — по глупости, трусости или запаниковав. И Бенджамин никак не мог решить, по какой именно.

Спустя полчаса появился Кан на подножке «скорой». Он дожидался машины за воротами лагеря, и поехали они к озеру кружным путем — с тем чтобы не дай Бог воспитанники, собравшиеся за завтраком, не увидели ее и чтоб по лагерю не расползлись слухи. Из «скорой» выскочил молодой врач, перевернул Шварца на спину, надел на него резиновую маску и включил аппарат искусственного дыхания. По выражению лица этого молодого человека Бенджамин понял: тот тоже понимает, что это напрасная трата времени. Все молчали. Ольсон, Бенджамин и Кан отошли в сторонку и стояли под дождем, наблюдая за тем, как врач и водитель «скорой» возятся с аппаратом. Единственными звуками были стук дождевых капель о деревянный настил да приглушенные, хрипловатые, какие-то звериные вздохи мотора. Мистер Кан нервно курил одну сигарету за другой и тихонько постанывал, видимо, пытался заставить тем самым бедного Шварца вновь начать отрабатывать свою зарплату и дышать.

Время от времени врач нехотя опускался на колени и брал Шварца за запястье, пытаясь нащупать пульс, которого уже никто никогда не услышит. Или, откинув край одеяла, которым прикрыли Шварца, прикладывал стетоскоп к его груди, пытаясь уловить биение сердца, которому уже не суждено было забиться. Врач терпеливо, с минуту, слушал, затем вынимал резиновые трубочки из ушей, оставлял стетоскоп болтаться на шее, снова прикрывал Шварца одеялом и поднимался на ноги.

Всякий раз при этом Кан с надеждой спрашивал: «Ну?» И доктор отрицательно качал головой. Выглядел он усталым. Аппарат продолжал издавать хриплые агонизирующие вздохи, дождь — моросить. Шварц не шевелился. Глаза над резиновой маской были теперь закрыты, казалось, он просто уснул. Вот только цвет кожи начал меняться. Теперь темно-коричневый арабский загар отливал синевой. Первый раз в жизни Бенджамин видел мертвеца.

Над озером сгустилась туманная дымка, леса на противоположной стороне почти не было видно, все вокруг затянула серая пелена. Казалось, они находятся на берегу бескрайнего океана. И где-то там, вдалеке, разрезают воду плавниками огромные киты, военные корабли прокладывают путь в тумане к дальним чужим странам и портам.

Примерно через час врач сказал:

— Боюсь, это все.

Водитель «скорой» выключил аппарат. Настала тишина, и все испытали почти облегчение. Ольсон с Бенджамином понесли тело, все еще завернутое в одеяло, в машину и уложили там на носилки. Кан заявил, что поедет в больницу.

— Вот что, ребята, — сказал он Бенджамину с Ольсоном, и голос у него при этом был такой заискивающий, почти умоляющий. — Чтоб там никому ни слова. — Он махнул рукой в сторону лагеря. — Ничего не случилось, вам ясно, ребята? Со Шварцем все о’кей, о’кей, ясно?.. Ну, так, небольшой сердечный приступ, о’кей? Холодная вода и все такое. Он жив, и в больнице о нем позаботятся. С расходами считаться не будем. В больнице его поместят в отдельную палату, чтобы никто не беспокоил, чтоб человек мог отдохнуть. И естественно, первое время никаких посетителей, ясно? Нет, детям даже этого говорить не стоит… Только воспитателям, если уж будут допытываться. Если поползут слухи, что у нас тут кто-то утонул, знайте: завтра к утру в лагере не останется ни одного мальчика или девочки. Я буду просто разорен. Он ведь поправится, верно, док?