Каролина Светлая - В горах Ештеда

Старостиху любили значительно меньше, чем ее мужа. Была она гордая, властная, да вдобавок еще вспыльчивая и упрямая. На кого прогневается — преследует вечной ненавистью, а уж кого полюбит — засыплет дарами. Но мало кто из односельчан мог догадаться, чем заслужил ее милость или вражду. Старостиха щедро подавала нищим, челядь у нее жила в довольстве, и соседям она охотно помогала, но, как гласит молва, делала это не по доброте сердечной, а просто чтобы ее хвалили да превозносили.

Так же, как и ее дочь, старостиха была единственным ребенком богатых родителей. Этим, верно, и объясняется ее вздорный нрав, не изменившийся и после замужества. Староста даже не пытался как-то на нее воздействовать. Это был добряк каких мало. Он не вмешивался в расходы жены, ни в чем ей не перечил и вообще не умел на нее сердиться. Вот почему в доме старосты, на удивление всякому, кто ближе знал его жену, не переставало светить солнце. Порою небосвод затягивало тучей, но это приводило лишь к дождю: старостиха любила отвести душу слезами, когда что-нибудь не сразу делалось по ее желанию. До грозы с громом и молниями, как бывает в иных семьях, где властвует неуступчивая, упрямая женщина, в их доме никогда не доходило.

Итак, каждую субботу Антош переступал порог материнского домика на склоне Ештеда, а в воскресенье вечером возвращался к хозяевам. Даже когда он стал подрастать, этот порядок сохранился: староста заметил, что, побывав у матери, парнишка работает с еще большим усердием.

Ировцова всегда как следует мыла Антоша, причесывала и переодевала во все чистое, но еще строже, чем за внешностью, следила за чистотой его души. Всякий раз она подвергала сына строгому допросу. Мальчик должен был подробнейшим образом исповедаться, что он делал целую неделю, день за днем, где пас скот, с кем говорил и даже какие видел сны. Она выслушивала Антоша спокойно, никогда не бранила, если ей что не нравилось, никогда не поднимала на сына руку, но корила его за проступки так проникновенно и в то же время убедительно что, слушая ее, мальчик ощущал в сердце трепет. Воспоминания о побоях он вряд ли сохранил бы надолго, а слова матери глубоко западали в его душу, и забыть их было невозможно.

Однажды Антош признался, что пастухи, с которыми он пас коров, уговаривали его перелезть с ними вечером через ограду приходского сада и нарвать яблок. Пану священнику это, мол, не нанесет ущерба, плодов в его саду полным-полно, а есть их почти некому. Мать понимала, что мальчик с трудом устоял перед соблазном. Она побледнела, но ничего не сказала и перевела разговор на другое.

Когда вечером сын уходил, мать, против обыкновения, решила проводить его вниз, к деревне, где была усадьба старосты. Дорога шла мимо пруда. Ировцова остановилась, взяла мальчика за руку и, указав на темную молчаливую гладь, произнесла:

— Запомни хорошенько это место. Здесь будешь меня искать, если я когда-нибудь услышу, что люди называют моего сына вором!

Мальчик стоял, словно громом пораженный, но Ировцова неумолимо продолжала:

— А вором недолго стать, коли тайком сорвешь хоть одно яблоко с чужого дерева, хоть один цветок в чужом палисаднике. Ты будешь трижды преступником: не только украдешь, но и убьешь этим свою мать, да еще лишишь ее вечного блаженства в царствии небесном…

С той поры фрукты настолько опротивели Антошу, что он не брал их в рот. Если, случалось, старостиха насыплет ему в шапку черешни или слив, он всегда раздавал их детям, а проходя ненароком мимо яблони, становился белым как мел и отворачивался.

Мать воспитывала в Антоше чувство благодарности, и мальчик с каждым годом все горячее привязывался к своим хозяевам. Не раздумывая отдал бы он за них жизнь. Никто из челяди в его присутствии не осмеливался сказать о них дурного слова, потому что он сразу же начинал горько плакать. В его преданности хозяевам не было ни капли какого-либо подхалимства или расчета. Не раз они убеждались: главное для него — чтобы хозяева были им довольны. С хозяйской дочкой Антош встречался редко. Она росла болезненным, невзрачным и унылым ребенком и все время держалась за юбку старой няни, которую любила больше матери.

Старостиха не слишком-то пеклась о дочке. И хоть часто покупала ей дорогие игрушки, лакомства и красивые платья, девочка годами не видела материнской ласки. А старостиху угнетало, что дитя ее так неказисто, нескладно, так во всем непохоже на нее, и особенно — что это девочка, а не мальчик. На Антоша она смотрела куда приветливей, чем на собственную дочку. Он вообще был ее любимцем. Ей льстило, что мальчик с первого часа, как появился в усадьбе, слушался и почитал ее, словно родную мать.