Каролина Светлая - В горах Ештеда

Антош скакал во всю прыть, и в его молодой голове роились странные мысли. Отроду у него таких не бывало. Он решил, что достаточно уже слушался других: раз теперь он зарабатывает — значит, сам себе голова… Вот когда начнется у него развеселая жизнь! Будет он ходить с другими парнями в трактир, где играет музыка, будет петь, пить, драться, как все прочие. Еще захотелось ему купить себе трубку и целый день ее курить. И ружье раздобыть, чтобы ночью тайком отправиться в лес и подстрелить какую-нибудь дичь. Свобода бросилась ему в голову, как молодое вино; он уже не владел собой, был как пьяный. На этот раз ему вовсе не хотелось чем-то отличаться от других, наоборот, он хотел делать все так же, точно так же, как остальные.

Разгоряченный, с пылающим взором он соскочил с коня и подошел к матери, готовый резко ответить, если она начнет попрекать: что, мол, тут за развлечения вместо работы.

Но Ировцова не стала его корить.

— Что бы сказал покойный отец, — обратилась она и сыну, — доведись ему хоть одним глазком глянуть, как весело ты скачешь по чисту полю. Ведь он, бедняга, никогда не знал этой радости, весь-то век свой за гроши обливался потом в душной каменоломне, где над головой его постоянно висела смерть. И ни единого часа не чувствовал он себя так вольготно, как ты все годы, что провел у своих благодетелей…

Напомнив о нелегкой доле отца, мать словно бы обдала Антоша студеной водой.

— Был он человек порядочный, честный, твой бедный отец, — добавила Ировцова на прощанье, — никогда я не видывала его без дела, никогда не терял он времени на пустые развлечения. Из последних сил бился, чтобы когда-нибудь тебе жилось лучше, чем ему. Да не дождался. Печальная доля выпала ему на этом свете — тяжкая жизнь и тяжкая смерть. Поглядеть бы ему, как тебе повезло, какое тебе досталось место! Может, бог даст, хоть на том свете узнает, каким молодцом ты стал. Вот бы он порадовался!

От буйного восторга у Антоша и следа не осталось. Знала бы мать, о чем помышлял он всего лишь минуту назад! Да и отца он вряд ли порадовал бы, доведись тому глянуть на сына с лучезарных небес! А что скажет мать, если он и вправду станет жить, как ему только что взбрело в голову? Перед Антошем вдруг замерцала темная, молчаливая гладь пруда…

Он даже не посмотрел вслед удаляющейся матери. Быстро запряг коня в плуг и начал пахать. Не пытался скоротать время песней, не озирался по сторонам, нет ли поблизости знакомого, чтобы окликнуть его и поболтать минуту-другую… Ни на миг не давал он себе роздыху, точно хотел наверстать время, упущенное в удалой скачке. Так проработал Антош до позднего вечера. К ужину его пришлось звать. Усталый, потный, с кровавыми мозолями на ладонях, он повалился на сено. Надеялся хоть во сне избавиться от жгучего стыда. Но сон пришел, а стыд не забывался еще долгие годы. С тех пор Антош чаще думал об отце, и всякий раз, когда представлял себе эту трудную, честную и безрадостную жизнь, скрашенную единственной надеждой — только бы сын вырос хорошим человеком, на глаза его навертывались слезы. Память об отце с каждым днем становилась для него чем-то все более святым и важным.

Словно ангел-хранитель, мать предостерегала его в нужную минуту. Он так никогда и не узнал, была ли то случайность, или же материнское чутье подсказало ей, что должно было твориться с ее сыном, когда он впервые вырвался на волю. Но так или иначе, ничего подобного с ним больше не повторялось. Товарищи могли сколько угодно насмехаться над ним, подзадоривать его — он всегда оставался самим собой. Спокойно выслушивал, когда его называли женским прихвостнем, сопливой девчонкой, а то и простой бабой… Но ни разу не принял участия в попойках или потасовках.

Вскоре Антош управлялся с хозяйскими лошадьми не хуже любого конюха. В деревне не могли надивиться: лошади у него были до того ухожены, что прямо лоснились. Кто бы ему ни повстречался, всяк останавливался и долго смотрел вслед красивой упряжке. А он души не чаял в своих конях и почитал их лучшими друзьями. Разговаривал с ними ласково, будто с родными братьями, а стоило какой лошади заболеть, он уже озабоченно принимался готовить отвары из разных лекарственных трав. У него была счастливая рука: обычно эти снадобья помогали. Скоро слух о его умении лечить лошадей разнесся по всей округе, и подчас не только соседи, но и помещики из отдаленных имений посылали к старосте за молодым батраком.

Остальным работникам это не слишком нравилось. Поговаривали, будто с его врачеванием не все чисто. В усадьбе следили за каждым его шагом, но ничего подозрительного обнаружить не могли. А уж в ночь на страстную пятницу за Антошем глядели во все глаза: не встанет ли на рассвете, не отправится ли в лес подстрелить сову? Ведь известно — ежели кто подстрелит в это утро сову, высушит ее печень, растолчет в порошок зуб, взятый непременно у покойника, да не обыкновенный зуб, а с четырьмя корнями, и потом все это подмешает в корм лошадям, у того они целый год будут как с картинки.