Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

— Кто может о нем сказать дурное с тех пор, как он служит у священника?

— Неужели ты не видишь, что он остался там для того лишь, чтобы тебя поймать на удочку? А ты без ума, без разума сама ему лезешь в пасть! Где твой ум и где твоя честь, раз хочешь стать женою человека, которого все бродяги своим дружком считают?

— Вот я и выхожу за Яхима, чтобы никто больше его так не смел звать. Я хочу вытащить его, навсегда избавить от нищеты и позора. И хоть о нем идет худая слава, я считаю, что у него все же доброе сердце.

Таково было Розичкино последнее слово. Матери, отцу и начальнику она предоставила говорить, кричать, грозить чем угодно, а сама стояла на своем.

— Ты еще с ним у алтаря не встала, помни это. Если ты упряма, то мы тоже. Хорошо же был бы устроен свет, если бы все вертелось так, как взбредет в голову какой-то девчонке! — такими словами начальник проводил Розичку.

Дома он написал священнику письмо, в котором заявил, что слуге его Яхиму позволить жениться не может, поскольку тот не придерживается добрых нравов и ведет дурную жизнь; что был уже он однажды в заключении за насильственные действия. И дальше начальник перечислил все, что кто-либо говорил про Яхима дурного, правду и клевету — все скопом. А под конец обвинил его в том, что он обманным путем вынудил у неопытной девушки обещание вступить в брак, что родственники ее своего согласия не дают и призывают общину противиться этому союзу, дабы не допустить несчастья их дочери и разорения хозяйства.

Священник еще ничего не знал о намерении Яхима — он только после полудня возвратился с дальней дороги. Он был поражен письмом так же, как прежде начальник — просьбой Яхима, и тоже решил, что здесь какое-то недоразумение, а может, чья-то злая шутка.

Он пригласил Яхима и прочел ему полученное письмо.

Однако Яхим от этого письма пришел в такое бешенство, что священника охватил ужас. Глаза у Яхима остановились, а на губах выступила кровавая пена; он бился о стену, словно потерял рассудок, и рычал, как зверь:

— Разве вы люди! Сперва обвиняете меня во всех смертных грехах, руки воздеваете к небу, а когда я хочу обратиться на путь истинный, тут вы становитесь мне поперек дороги и кричите: «Мы не желаем, чтобы ты жил среди нас, оставайся там, где был. Все равно тебе ничего не поможет, даже если ворвешься в наш круг — в наших глазах ты до смерти останешься ничтожеством, будь ты само совершенство!»

Дурная кровь Скалаков вскипела в парне с небывалой силой: слугам пришлось держать его, чтобы не побежал он к начальнику мстить за оскорбление.

Никак не удавалось утихомирить Яхима: он никого не подпускал к себе, кусал руки тем, кто его держал. Оставалось только приказать батракам, чтобы те заперли его в кладовку и глаз с него не спускали, дабы не сотворил он худа себе или другим; сам же хозяин отправился «На луга» лично убедиться, как обстоит дело.

Далеко идти ему не пришлось: едва он спустился в долину, как повстречал Розичку. Угроза начальника не прошла мимо ее ушей; она знала, что тот вполне может ее осуществить, и опасалась, как бы он не вывел Яхима из себя. Она бросилась прямо к священнику в надежде умолить преподобного отца быть их заступником перед родичами и общиной.

— Скажи мне только, почему именно Яхима ты выбрала и полюбила? — строго допытывался священник. Розичка была его лучшей, самой прилежной ученицей и любимицей. Он всегда ставил ее в пример. — Неужто ты так же, как все прочие женщины, не видишь в мужчине ничего, кроме смазливой физиономии? А я-то надеялся, что ты сделаешь разумный выбор. Начальник прав: Яхим — один из самых последних людей в нашей округе.

— И вы о том же, преподобный отец! А ведь учите нас, что перед богом все равны, и бедные, и богатые, — промолвила Розичка с горестным удивлением. — А я-то думала, что хоть вы признаете, что Яхим теперь совсем другой, порядочный, трудолюбивый.

— Это правда, — успокоил священник плачущую девушку, — я это признаю, и даже больше того — верю, чему прочие верить опасаются: что перемены в нем глубокие. Но от прежнего распутства лежит на нем безобразное пятно, которое так быстро не смоешь. Ибо свет, дорогое дитя, не прощает, и если человек согрешит против его законов, то не дарует свою милость раскаявшемуся, в отличие от господа всемогущего!

— Но ведь остальным до него нет никакого дела. Если меня не тревожит его прошлое, то чего же другим беспокоиться!

— Нельзя так судить, дочь моя. Бог тебя оделил щедрее, чем кого бы то ни было из твоих сестер и братьев. От этого и рождается в них невольная горечь, а ее ты можешь умерить, лишь разумно и по совести распорядившись своим достоянием. Ты же хочешь его разделить с человеком, который слывет распутником и мотом. Конечно, теперь он несколько изменился, но год — слишком краткий срок, а проделки его слишком бросались в глаза, чтобы о них скоро забыли. Поистине никто не одобряет твоего выбора, и я уверен, что наши соседи приложат все усилия, чтобы ты оставила Яхима и выбрала в женихи человека надежного, безупречного, короче — более себе равного.