Йоан Славич - Избранное

А если, несмотря ни на что, ребенок останется жить?

Ужасное несчастье!

И все-таки…

«Господи! — стал молиться Нацл, и глаза его наполнились слезами. — Покарай меня, покарай безо всякой пощады, но оставь ребенка в живых, храни и опекай его. Пусть он будет слепой, уродливый, безобразный, лишь бы он был похож на человека, ведь все равно это твой дар, все равно эта бедная женщина будет растить его для тебя».

Потом осторожно, на цыпочках, с замирающим сердцем Нацл приблизился к кровати, чтобы взглянуть на ребенка.

Что же он мог увидеть?

В конце концов, новорожденный всего лишь шевелящийся кусочек мяса с подслеповатыми глазками. Но Нацл в своей жизни не видел ничего более прекрасного, чем его ребенок, с очень подвижным, округлым, полным личиком и тонкими длинными пальчиками на руках.

Как бы ему хотелось развернуть ребенка, осмотреть все его тельце, потрогать руками и убедиться, что он цел и невредим, что жажда жизни, заставляющая его так усердно сосать кулачки, пронизывает все его существо.

— За что, господи, мне такое благо, ведь я не достоин его! — прошептал глубоко растроганный Нацл, не в силах удержаться от слез.

Персида открыла глаза. Полусонная, ничего не понимая, она смотрела широко открытыми глазами на Нацла.

— О, господи! — заговорил он по-румынски. — Прости меня, Персида, что я разбудил тебя, но я не мог удержаться! Никак не мог! — повторил он и глухо зарыдал.

Персида потянулась и схватила его за руку, словно испугалась, что он уйдет. Ей так хотелось не пускать его, удержать при себе.

— Поплачь, тебе станет легче, — сказала она. — Мальчик родился, и еще какой мальчик! Вот увидишь, что теперь все у нас пойдет по-другому!

— Как по-другому? — В голосе у Нацла прозвучала полная безнадежность. — Я, каким был, таким и останусь. Сколько раз меня мучила совесть? Сколько раз давал я себе клятву исправиться? Но как был никчемным человеком, таким на всю жизнь и останусь!

Персида посмотрела на него с ясной улыбкой.

Что ей было теперь до того, исправится он или нет!

Раньше, когда все ее помыслы, все чувства и заботы были направлены на Нацла, и только на него одного, возможно, она бы и не хотела, чтобы сын ее был похож на него и выводил ее из себя своими бесконечными требованиями. Но теперь она забыла о его прегрешениях и видела таким, каким знала всегда, — человеком с добрым сердцем.

Мара тоже проснулась. Но увидев Нацла около кровати дочери, ей не пришло в голову бежать, как это бывало раньше, когда она представляла себе встречу с ним.

Заметив, что Нацл плачет, она совсем смягчилась.

— Нечего плакать, — сказала она. — Что было, то прошло. Персида мне говорила, она все рассказала, и я теперь все знаю. Возблагодарим бога, что он не дозволил ребенку оказаться без роду, без племени.

Растроганный Нацл стоял перед Марой. Ему хотелось что-то ей ответить, броситься к ней и поцеловать руку. Но все это было ни к чему. Подняв глава, Нацл посмотрел на нее так, словно между ними никогда не было и не могло быть никакой вражды.

— Бедная моя мама! — вздохнул только Нацл.

— Она тоже сюда придет! — заявила Мара. — Она должна прийти! Я сама пойду и скажу ей, позову ее, приведу: ведь он ей такой же внук, как и мне. Должна же и она порадоваться!

— Только, мама, не говори ей, что мы обвенчаны! — предупредила встревоженная Персида.

— Не нужно, ради бога! — стал просить и Нацл. — Ведь она не сможет не сказать отцу, а вы знаете, что он за человек!

Потом они стали держать совет, как себя вести, чтобы задобрить старого Хубэра, чтобы на крестины ребенка собрались все в добром согласии и семейной любви.

— Мы окрестим сына в вашей церкви, — предложил Нацл, — и попросим отца Кодряну, чтобы он приехал и окрестил его!

— Да, обязательно он! — радостно подхватила Мара. — Иначе и быть не может!

Персида покачала головой, и глаза ее наполнились слезами.

— Нет, — возразила она, — мы его окрестим в лютеранской церкви, пусть он примет ту же веру, что и старый Хубэр. А я попрошу, — продолжала она, заливаясь слезами, — чтобы мать Аеджидия была крестной. Я уже давно об этом думала.

Мара и Нацл не решились ей возражать. Вот так! Все равно Персида оказалась самой разумной. Маре было очень больно, что внук ее не будет православным, но приходилось признать и ей, что только так и можно будет задобрить упрямого Хубэра.

Так за разговорами в добром семейном согласии и застал их рассвет, которого с таким нетерпением ожидала Хубэроайя.