Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Тот, кто хоть раз столкнулся с непостижимой загадкой человеческой природы, пугается, осознав, что в каждом из нас есть зерно безумия. По неизвестной причине безумие вдруг прорастает в нас, подчиняет нас себе, пожирает, делает пленниками безнадежно неверного, абсурдного понимания нас самих, других людей и мира в целом. Каждый безумец носит в себе свой собственный мир и не знает себе подобных: человек, которого все знали до прихода безумия, — совсем не тот, которого они видят после. Непонятно, когда эта перемена начинается, а конца у нее нет почти никогда. Как было с крестным? Все началось с прошения… Но что это было? Прихоть, фантазия, безделка, ничего не значащая причуда старика. Затем, наверное, то сообщение? Безобидный проступок, обычная рассеянность, которая встречается сплошь и рядом… А потом? Безумие, зловещее, насмешливое безумие, вынимающее из нас душу и вкладывающее другую, унижающее нас… И что в итоге? Совершенно явное безумие, превозношение себя, отказ выходить из дома, мания преследования, уверенность в том, что даже лучшие друзья — твои враги. До чего же это было тягостно! Первая стадия бреда, беспорядочные возбужденные движения, бессвязные речи, не имеющие отношения к окружающей действительности и его прошлым поступкам, монологи, что возникают непонятно откуда и уводят непонятно куда, порождаются неизвестно какой частью его существа! А испуг кроткого Куарезмы? Испуг человека, пережившего катастрофу, которая потрясла его с ног до головы и наполнила равнодушием ко всему, что не было его собственным бредом…

Он перестал заботиться о своих книгах и денежных делах. Все это больше не имело для него ценности, стало неважным, не существовало. То были тени, подобия; действительность же состояла из врагов, грозных врагов, имена которых он не мог назвать в своем бреду. Пожилая сестра, оглушенная, ошеломленная, была сбита с толку и не знала, какому совету следовать. Она воспитывалась в доме, где всегда был мужчина — сначала отец, потом брат, — и не знала, как взаимодействовать с внешним миром, как вести дела, как общаться с властями и влиятельными особами. Неопытная, питавшая нежную любовь к брату, она не ведала, что творится: то ли он говорит правду, то ли попросту сошел с ума.

Если бы не отец Ольги (она еще больше любила за это своего неотесанного отца), который принял участие в делах Куарезмы, взял на себя защиту семейных интересов и предотвратил его увольнение, замененное отправкой в клинику, что было бы с крестным? Как легко разрушить свою жизнь! Этот методичный, воздержанный, честный человек, имевший надежную службу, казалось, мог устоять перед чем угодно; но оказалось, что достаточно одной мелкой глупости…

Крестный лежал в клинике уже несколько месяцев, и сестра не могла его навещать: она испытывала такое душевное расстройство, такое потрясение при виде его, запертого в этой полутюрьме, совершенно упавшего духом, что у нее случался нервный припадок, от которого не помогало ничто.

Поэтому Куарезму навещали Ольга и ее отец, порой приходивший один, а иногда — с Рикардо: только эти трое. Тот воскресный день был особенно хорош, тем более в Ботафого, между морем и высокими горами, вершины которых вырисовывались на фоне шелкового неба. Воздух был мягким, солнце бросало неяркие отблески на тротуары.

Ее отец читал газету, а сама она пребывала в задумчивости, изредка принимаясь листать иллюстрированные журналы, которые приносила крестному, чтобы развлечь его и развеселить.

Крестный находился на государственном содержании, и все же вначале она стеснялась смешиваться с другими посетителями лечебницы. Она полагала, что ее состояние позволяет ей стоять выше людских скорбей; однако она подавила в себе эту эгоистическую мысль, подавила свою классовую гордость — и теперь как ни в чем не бывало входила в клинику с присущей ей от природы элегантностью. Она охотно шла на эти жертвенные, самоотверженные поступки, проникалась их величием и была удовлетворена собой.

В трамвае были и другие посетители лечебницы, которые дружно вышли напротив входа. Как и перед всеми адскими общественными заведениями нашей страны, здесь толпились люди разного состояния, происхождения и дохода. Не одна только смерть уравнивает всех; безумие, преступление и болезнь также стирают выдуманные нами различия.

Одетые хорошо и плохо, франты и бедняки, уроды и красавцы, умники и неучи входили в здание почтительно и сосредоточенно, глядя испуганно — так, словно проникали в загробный мир. Добравшись до своих родственников, они разворачивали свертки и доставали лакомства, табак, носки, домашние туфли, иногда — книги и журналы. Одни больные разговаривали с родными, другие не произносили ни слова, замыкаясь в угрожающем, необъяснимом молчании; третьи были равнодушны ко всему; отношение к посетителям было настолько разным, что заставляло забывать о болезни, во власти которой находились все эти несчастные, — настолько неодинаково она проявляла себя, выражаясь в личных прихотях, внезапных порывах воли.