Борис Верхоустинский - Перед половодьем (сборник)

— Нет, дядя Семеныч, не брани город. Разве у вас в деревне есть такие женщины, как в городе? Ха-ха! Брови собольи, походка павья, эка, черт возьми… Как пройдет она мимо тебя, так сердце в груди подпрыгнет. А у вас что… Но учительница все-таки недурна, правду говорю я, а?

Он хлопнул по плечу фельдшера, Тот покраснел, как вареный рак, и, отвернулся.

— Жаль, что замужняя! — докончил студент. Фельдшер строго взглянул на него; студенту показалось, что он даже слегка задрожал.

— Не смейте так о женщинах отзываться. Не хорошо-с… Мученицы и святые, если можно так выразиться. А Зинаиды Павловны вы не имеете счастья знать, они необыкновенной чистоты и, так сказать, не будут реагировать на проявления флирта. Высокая душа!

Студент улыбнулся. Попался, любезный друг. «Высокая душа! Чистота необыкновенная»! — Ах, ты, шут гороховый!

Но, взглянув на фельдшера, он устыдился. Сутулый, рыженький, в морщинах и слегка веснушчатый фельдшер был жалок, словно пришиблен судьбой. «Зачем я его мучаю? — подумал студент, — и зачем лгу на себя: ведь, не хлыщ же я и не циник».

— Пойдемте, господа.

Он откинул окурок папиросы под мост в туманную речонку. С берега доносились странные звуки: «Чиби! чиби! чиби! чиби!»

— Убью сейчас! — в волнении прошептал фельдшер, скидывая ружье с плеча и осторожно пробираясь к берегу на манящие его звуки.

Дядя Семеныч фыркнул:

— Черта с два… убил. Чибисиха зачибикала! — пояснил он недоумевающему студенту. — Нестоящая птица, а в крайности и ее можно есть. Да в тумане не углядеть, где ему!

Глухо и сдавленно прозвучал в сыром воздухе одинокий выстрел. Студент видел, как фельдшер палил, но не мог понять, что было для него мишенью. Птица, конечно, бегает по земле, скрытая травой и туманом.

— Попали? — насмешливо спросил он, подойдя к фельдшеру. Тот повернул улыбающееся лицо, бледное, как туман, и с расширенными зрачками в разгоревшихся глазах.

— Я собственно и не метил. Выстрелил наобум, на голос. Ну, — и промазал… И очень рад, что промазал.

Помолчал.

— Я собственно загадал. Ежели убью, так убью; ежели нет, так нет… И не убил.

— Что за ерунда! — засмеялся студент; фельдшер тоже засмеялся надорванным тенорком.

— Цезарь! Цезарь! — вдруг закричал он, — назад, Цезарь, куда ты?

Но пес потонул в тумане.

— Дичину пошел выискивать! — сыронизировал Семеныч. Фельдшер перестал смеяться, с беспокойством глядя вслед убежавшему псу.

Неожиданно из тумана вынырнула голова Цезаря, в зубах он держал убитую птицу. Птица-чибис, вот что это было!

Фельдшер отшатнулся. Все черты его лица сразу обострились, а зрачки глаз еще более расширились. Он взял убитую птицу-чибис, спрятал ее в ягдташ и молчаливо пошел вместе со спутниками по верху берега к селу. Слышно было, как в селе парни играли на гармониках, а девушки голосили песни.

— Убил, ведь, а? — пробормотал фельдшер.

— Да, удачно! — подтвердил студент.

— На наобум стрелял-то, понимаете?.. А вкатил в самую грудь. Вон огонек, это из окна Зинаиды Павловны…

Он указал на мерцавший в окне избы огонек.

— Н-да-с, у Зинаиды Павловны. Она еще не спит, — зайдемте, Леонид Алексеевич?

Студент согласился.

Село ютилось на крутом берегу реки; на другом было имение генерала Подрубцева, которое уже лет тридцать подряд сдавалось в аренду обрусевшему швейцарцу, Зееру, толстому и здоровенному, пившему водку стаканами, но сумевшему сохранить до старости белые зубы во рту. Село с имением соединялось мельничною плотиной. Старая мельница стояла на сельской земле, но принадлежала фельдшеру, он держал двух работников, а также частенько и сам возился у жерновов в свободное от медицинских занятий время.

У самого крыльца избы фельдшер заколебался:

— А то разве не заходить? Не стоит?.. Помешаем ей, труженица, так сказать.

— Как хотите. До свидания, господа.

Студент распрощался с ним и с дядей Семенычем, и хотел было направиться в дом попа. Когда он отошел шагов десять, фельдшер его окликнул:

— А то пойдемте?

— И что вы за несносный характер, право! — рассердился студент, возвращаясь.

Поднялись на крыльцо, толкнулись в запертую дверь; щелкнул откинутый крючок, дверь отворилась. Их встретила сама учительница, женщина лет двадцати пяти, статная, краснощекая. Она была в голубой кофточке, придававшей ей кроткий и задумчивый вид. Обнаженную шею оплетали коралловые бусы.

— Зинаида Павловна! Голубушка! — затараторил фельдшер, не велите казнить, велите миловать; шли с охоты, видим огонек, и заглянули. Хе-хе! А это, позвольте вам рекомендовать, родственничек отца Андрея, студент юридического факультета, Леонид Алексеевич Боярский. Хе-хе! Замечательный стрелок, хотя еще неофит в некотором роде.