Борис Верхоустинский - Перед половодьем (сборник)

— Аллилуйя! Аллилуйя!

Розовая Ирочка подтягивает:

— Аллилуйа! Аллилуйа!.. а что это значит?

— Молчи, не спрашивай, а то божик рассердится.

И опять:

— Аллилуйа! Аллилуйа!

Но Ирочке уже надоело. Надула губки рассердилась, щелкнув указательным пальчиком по лбу идола:

— Вот какой скучный… Не говорит…

Мальчик краснеет от негодования:

— Дрянь! Злюка! Не смей обижать моего божика!

Для большей убедительности дергает девочку за золотистую прядь волос.

— Посмей только!

Девочка начинает горько плакать, а предусмотрительный обидчик торопливо прячет идола под кровать, чтобы не отняли взрослые.

Ну, конечно, является отец и делает выговор:

— Проси у нее прощенье!

— Не хочу!

Тогда отец ставит его в угол:

— Озорник и разбойник неисправимый!

— А вот возьму и еще нос ей расквашу, — гадкая девчонка! — возмущается маленький человек.

Разобиженная Ирочка в слезах уходит домой, ее щечки пылают: всем мальчишкам следует отстригать головы ножницами!

А маленький человек стоит в углу, лицом к стене, ковыряет пальцами обои и хнычет, но слезы ему приятны: сладко страдать за веру, за возлюбленный кумир.

К обеду Синяя Борода освобождает его из-под ареста, не добившись ни слова раскаяния и, раздраженный такою гордостью, объявляет, залпом осушая рюмку водки:

— Ну-с, а завтра мы будем иметь удовольствие слушать «Попрыгунью-стрекозу» дедушки Крылова… Неправда ли, Виктор, ты основательно изучил ее к празднику?..

— Да, папочка, — робко лепечет маленький человек, отлично понимая, куда клонит свою речь отец, наслаждающийся смущением сына.

— Две недели мальчишка баклуши бил. Кажется, было, когда зазубрить басенку. Завтра непременно спрошу.

— Спроси! — шепчет маленький человек, бледный, как полотно.

Мать заступается, подкладывает на его тарелку самые сочные куски рождественского гуся:

— Да не лучше ли после праздников?

— Нет! — категорически отвечает отец. — Обязательно завтра.

— Я знаю, папочка, басенку… Знаю я!

— Ну, вот и превосходно! — саркастически улыбается отец.

Из кухни приходит Василидушка, разряженная в нелепо-пестрое платье, с зелеными драконами. В одной ее руке миска с компотом, в другой синенький конверт — только что полученное письмо.

— Из имения! — радостно вскрикивает мать, торопливо разрывая конверт нервными пальцами и мельком просматривая содержание письма. Отец еще насмешливее улыбается: вот как, письмо не ему, а ей!

«Дорогие мои! — читает вслух мать, — от вас ни слуху, ни духу, уехали и забыли!»…

— Черт знает, что такое! — негодует отец, — сколько раз говорил: напишите! напишите! — так нет того…

«Но я не обижаюсь и шлю свое горячее пожелание встретить светлый праздник Рождества Христова в мире, здоровье и полном довольстве. После праздников еду к вам, посмотреть, как устроились, да и проветриться слегка: уж больно я, старая, засиделась на одном месте. Нога моя ничего, муравьиный спирт-таки помогает. Как мой хороший, мой славный мальчик поживает? Соскучилась я по нем… Будь умником, Витя, и выучи к моему приезду какой-нибудь стишок. Порадуешь старуху! А ты, дочка, должна за мною приехать, боюсь я одна — жулики разные по дорогам шатаются, да и веселее вдвоем. О деньгах же не беспокойтесь: пришлю со следующей почтой. Ко мне-то, доченька, ты поезжай в третьем классе, а уж назад, видно, придется во втором, а то, говорят, мужиков много в третьем, да и из дверей дует. Намеднись я купила жеребца, заплатила восемьдесят целковых, боюсь только, не с запалом ли. Кузьма говорит, ничего скотина, как следует. А петух черный так и издох.

Прощайте, дорогие; Витеньку целую, будь умником, мой белобрысенький внучек. Зятю привет, а тебя, дочка, крепко обнимаю.

Ваша бабушка, мать и теща».

Отец залпом осушает рюмку водки и крякает:

— Т-тэк-с! Очень, очень приятно… Я полагаю, Витя, «Попрыгунья стрекоза» бабушке понравится. Очень миленькая басня. Неправда ли?

Но маленький человек с этим не согласен и, сев свою порцию компота, робко встает из-за стола:

— Мерси, папочка! Мерси, мамочка!

Расшаркивается, а на душе тоска. О, если бы можно было, отрезав свой мизинец, получить в обмен за него знание невыученной басни!

Плетется в детскую и зубрит там, на венском стуле, у окна:

И с досадой треплет корешок книги, грустно смотря из окна на пустынный двор, на чугунную изгородь и на домики слободы, виднеющиеся за полем.