Борис Верхоустинский - Атаман (сборник)

После обеда Женечка отправляется в кинематограф. Театры она посещает редко, и то лишь оперу да балет, зато кинематограф на нее действует, как бой быков на жгучую испанку, или гладиаторские сражения на римскую матрону времен упадка Империи. Сердце то замирает в предчувствии чего-то ужасного, то бьется гордо и радостно, в упоении сказочною стремительностью необычайной жизни, протекающей на полотняном экране.

Мелькают картины, молчит, затаив дыхание, разношерстная толпа, на миг забывшая скучную обыденность и жизненные томления, а Женечка, плотно сжав губы и волнуясь, следит за мрачным убийцей, крадущимся к беззащитной жертве. Душа Женечки трепещет и преклоняется перед дерзостью человека, вонзающего нож в горло своего ближнего… И если бы ее спросили врасплох в тот момент, когда окровавленное тело надает на мостовую, — кто убил? — Женечка, не колеблясь, ответила бы: «я!» и смутилась бы, как уличенная в тягчайшем из преступлений.

Вероятно, поэтому-то она и не любит ходить в кинематограф в сопровождении кого-либо из своих знакомых, которые только стесняли бы ее, заставив быть настороже, чего-то остерегаться.

Одна она чувствует себя гораздо лучше.

…Мир за миром. Картина за картиной. Какая пестрота! Какое разнообразие! То Женечка становится изящной дамой, фавориткой всесильного короля, окруженною всею пышностью средневековья, и за ней белокурые пажи несут ее длинный шлейф, а смелые рыцари не могут сдержать своего восторга перед ее дивною красотою. То она превращается в Красную Шапочку, кроткую девочку в стоптанных башмачках и с пепельными кудрями; безбоязненная, встречает в лесу серого волка, простосердечная, верит его лживым словам. Бежит к доброй бабушке, несет букет пахучих цветов и кусок вкусного пирога… Топ-топ! Топ-топ! Уже вдали, на поляне, видна ветхая избушка со слюдяными окошками.

Так упоительно забыть грохот каменного города, стать, хотя бы на миг, маленькой девочкой, чуждой лжи и жестокости, и стоптанными башмачками ступать по дремучему лесу неведомого тридевятого царства!

Но вот зрелище кончено. Вдоволь наволновавшись и посмеявшись, Женечка вместе с толпой спускается по лестнице к выходу, очень довольная и еще под свежим впечатлением виденного. Зимнее небо уже потемнело: дни коротки и угрюмы. В тысячеглазых домах вспыхивают желтовато-белесые огоньки, такие слабые, такие болезненные. Холодные камни города похитили благородную душу священного Огня, оставив людям безжизненные тела, томящиеся в лампах, фонарях, стекле, фаянсе, бронзе и железе. Где воля, где неистовство стихии, где красные языки, вонзающиеся в небо и больно жалящие его? Стальною волей всемогущего человека побежден божественный Огонь, некогда согревший в сердце Зороастра восторг и мудрость, мудрость и любовь.

…Поскрипывает снег под ногами пешеходов, мороз пощипывает уши, а ярко-освещенные витрины магазинов лукаво блестят и соблазняют. С церквей же доносятся тягучие колокольные звоны, парящие над городом, как стая коршунов, распластавших широкие крылья. Женечка нанимает извозчика, садится в сани, бережно прикрываясь меховою полостью, и мечтает. О золотой весне, когда оживают задумчивые леса и ликуют пернатые певцы, вернувшиеся из далеких стран; о белых ландышах и о сладком шепоте листвы.

— Уеду я, — думает она, — обязательно уеду к мамочке: скучно старушке одной.

Но крепки холодные объятия города и властен призыв его, — не вырваться, не уйти: город-спрут. Женечка знает это и озлобляется:

— Извозчик! Если вы не прибавите ходу, я сойду.

— Н-но, ты, близорукая! — понукает бородатый возница свою клячу, и уже скоро Женечка у богатого подъезда.

Расплатившись с извозчиком, величественно проплывает по красному ковру широкой лестницы, звонит. В передней ей помогает раздеться мрачный лакей, такой представительный и высокий, что Женечке становится жутковато. Его Краснобык вывез из Англии и объясняется с ним мимикой, потому что в языках не силен, а упрямый потомок Джона Буля знать не хочет никакого наречия, кроме своего отечественного.

Развесив по медным крючкам вешалки пальто, кунью шапочку и кунье боа, долговязый британец сумрачно распахивает перед Женечкой дверь и пропускает в просторную комнату, в стиле Louis XVI. Высокий потолок, со спускающейся с него бронзовой люстрой, на стенах дорогая подделка под гобелены, у стен — рыцарь со спущенным забралом, Амур и Психея из белого мрамора и, наконец, сам Нил Маркович Краснобык, сутулый, приземистый, с приторно-слащавым лицом.