Борис Верхоустинский - Атаман (сборник)

Передняя же комната с дверью в коридор очень мрачна. Большой дубовый письменный стол, массивные счеты на нем, кипы бумаг, папок, свод законов и шесть сердитых венских стульев у стен; эти стулья черны, как эфиопы. Около стола кресло, тоже черное. Сидя в нем, Женечка до глубокой ночи что-то подсчитывает, что-то пишет, иногда о чем-то задумывается, и тогда ее белые зубки изгрызают деревянную ручку пера.

Порою же на душе Женечки становится грустно, тогда Женечка берет лист бумаги, раздушенной и в вензелях, и пишет старушке матери:

«Надоело все! Осточертело! Еду к тебе, родная».

Однако, не едет.

Перед сном грядущим Женечка гадает. Позевывает, ко сну ее клонит, но маленькие ручки быстро перетасовывают новенькую колоду карт, вывезенную из Финляндии.

Короли похожи на морских волков, грозных викингов, валеты — бесстрашные рыцари с русыми волосами до плеч и грозно поднятыми секирами, а дамы загадочно и обольстительно красивы.

О, волки седые, бесстрашные пенители бушующих морей, откройте дочери милого севера печали, ее ожидающие, тоску, к ней подкрадывающуюся, и золотое счастье, зарытое, как клад заветный, в туманах отдаленного будущего. И вы, гордые королевы, смотрящие бесстрашными глазами на жизнь, проходящую мимо, тонкими пальцами божественных рук поднимите полог грядущего.

— С поздней дороги получится письмо…

— От кого бы это? — задумывается Женечка и решает: — От мамочки, вероятно.

— Женщина в черном умрет… Какая-то вдова.

Тоска угнетает сердце: туз проклятый, враждебной человеку масти пик, зачем ты поднял острие свое кверху?

— Не твоя ли могила, моя добрая, славная старушка? Твое личико покрыто морщинами, твое тело дряхлеет, смерть приближается…

И хочется крикнуть:

— Не надо смерти! Прочь, беспощадная хищница: жизнь хороша и пленительна.

Женечка сердито смешивает карты и идет в спальню. Зажигает розовый фонарь, свисающий с потолка на бронзовых цепочках, комнатка становится чарующе розовой, все предметы, находящиеся в ней, начинают улыбаться и радоваться.

Печаль, навеянная гаданьем, понемногу отходит. Женечка сбрасывает с себя платье и утопает в пуховиках постели. Потягивается, позевывает; два белых упругих полушария волнуются, словно пытаясь вырваться из-за белых стен обшитой кружевами сорочки, стесняющей их вольную волю.

…Томится молодое тело, рвется вдаль, вперед, тоскует о жгучих объятиях и о сладком шепоте любви! Женечка глубоко вздыхает и легкое облачко грусти опять подплывает к ее маленькому сердечку.

Смотрит на розовый фонарь, темные зрачки глаз расширяются. Встает в памяти тень когда-то любимого человека, вспоминается гордое сердце, не помирившееся с жизненным ужасом.

— Родной мой! Возлюбленный!.. — хочет тихо и горестно прошептать она, но не решается — любовь похоронена.

В звонких цепях, в арестантской куртке, с душой опозоренной и с телом поруганным, в каторжном каземате томится добрый молодец — золотая бородушка. Странен и непонятен ей он, обреченный на долгие-долгие годы задыхаться под низкими сводами тюрьмы. Иногда он ей кажется звездою, павшею с небес и принявшею человеческий образ, — так велика его неувядающая вера и так светла любовь его, — но чаще всего она его находит только безумным и смешным, ибо любить туманные призраки и страдать за любовь к этим призракам может или великий сердцем или безнадежно больной. У Женечки же сердце маленькое, а сама она такая округлая, здоровьем пышущая, розовая. Вначале, когда он был подследственным, она ходила к нему на свидания, но потом стало жаль из-за каких-нибудь 5-10 минут терять целый день в скучных ожиданиях в тюремной приемной, и она перестала ходить. Вскоре и писать ему перестала. И закатилась любовь, как солнце вечернее. С ужасом Женечка вспоминает, как у нее под кроватью целых полтора месяца хранился ящик с оружием, и удивляется, как это она могла быть такою дурой, чтобы из-за каких-то браунингов подвергаться страшной опасности.

Но все-таки Женечка часто грустит о погибшем друге-мечтателе. И смутная досада в груди пробуждается — зачем не стал царем тела юного, когда однажды ночевал у нее, скрываясь от сыщиков.

…Наконец, сон берет свое — глаза Женечки смыкаются.

Ласково смотрит на спящую девушку розовый фонарь, а тишина ловит ее вздохи. И видятся сладкие сны… Впрочем, снится и страшное: то будто бы ее кидают с высокой-высокой стены и она переживает все муки падения, то блуждает в каком-то колоссальном сарае, сплошь заставленном гигантскими паровыми молотилками и пишущими машинами, похожими на мрачные крепости. Шумят, гудят, железом постукивают, адской трескотней потрясают кирпичные стены, и все ближе, ближе к беспомощной девушке, тщетно пытающейся найти спасительный выход…