Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

«Боже мой, я бы предпочла…»

«Послушайте, вы можете выбрать лишь одно из двух: побыть здесь еще немного, или дать согласие отправиться в моих санях, ведь я полагаю, что вы не собираетесь уйти отсюда одна, пешком и в такой мороз!»

«Хорошо, господин граф, проводите меня к вашим саням».

Алексей тотчас же повиновался. Однако людей во дворце было столько, что нам понадобилось больше часа, чтобы добраться до дверей, выходящих на Адмиралтейскую площадь. Граф позвал своих слуг, и через минуту у подъезда остановились изящные сани, представлявшие собой не более чем наглухо закрытый двухместный возок. Я тут же села в них и дала адрес мадам Ксавье; граф поцеловал мне руку, закрыл дверцу, сказал по-русски несколько слов слугам, наставляя их на мой счет, и сани помчались с быстротою молнии.

Минуту спустя лошади, как мне показалось, побежали еще быстрее, а попытки возницы сдержать их, были, повидимому, бесполезны; я стала кричать, но крики мои терялись в криках возницы; я хотела открыть дверцу, но за стеклом оказалось нечто вроде жалюзи, пружину которых я не могла отыскать. После тщетных попыток я без сил упала на сиденье, пребывая в убеждении, что лошади понесли и что мы вот-вот разобьемся на каком-нибудь перекрестке.

Однако спустя четверть часа сани остановились и дверца открылась; я была настолько напугана, что стрелой выскочила из саней; но, едва я избавилась от опасности, которая, как я полагала, мне угрожала, у меня подкосились ноги и мне стало дурно. В эту минуту меня укутали с головой в кашемировую шаль, понесли куда-то, и я почувствовала, что меня опустили на диван. С трудом сбросив с себя шаль, в которую меня укутали, я увидела незнакомую комнату и графа Алексея у моих ног.

«О, — воскликнула я, — вы меня обманули! Это подло, господин граф!»

«Простите меня, — сказал он, — если бы я упустил такой случай, в другой раз он уже не представился бы. Хоть раз в жизни я смогу сказать вам, что…»

«Вы не скажете мне ни одного слова, господин граф! — закричала я, вскочив с дивана. — И сию же минуту велите отвезти меня домой, иначе вы бесчестный человек!»

«Но, ради Бога, уделите мне хотя бы один только час! Дайте мне поговорить с вами, дайте мне поглядеть на вас! Я так давно вас не видел и так давно с вами не говорил…»

«Ни минуты, ни секунды, ибо сей же миг, слышите, сей же миг вы позволите мне уйти!»

«Неужели ни мое уважение к вам, ни моя любовь, ни мои мольбы…»

«… ничего не значат для меня, господин граф!»

«Ну что же, — сказал он, — послушайте! Я вижу, что вы меня не любите и никогда не полюбите. Ваше письмо дало мне некоторую надежду, но оно меня обмануло; хорошо, я выслушал ваш приговор и подчинюсь ему. Я прошу у вас только дать мне пять минут, и через пять минут, если вы потребуете, чтобы я отпустил вас, вы будете свободны».

«Вы даете слово, что через пять минут я буду свободна?» «Клянусь вам!»

«В таком случае говорите».

«Я богат, Луиза, знатен, у меня есть мать, которая обожает меня, две сестры, которые любят меня; с раннего детства я был окружен слугами, спешившими повиноваться мне, и, при всем том, я затронут той болезнью, которой страдает большинство моих соотечественников: я состарился в двадцать лет, потому что слишком рано стал взрослым. Мне все надоело, я от всего устал. Меня одолела скука.

Болезнь эта — злой гений всей моей жизни. Ни балы, ни грезы, ни празднества, ни удовольствия не смогли убрать ту серую, тусклую пелену, что отделяет меня от окружающего мира. Быть может, война с ее пьянящими опасностями и мучительными тяготами могла бы воздействовать на мой дух, но теперь вся Европа спит глубоким сном, и нет больше Наполеона, чтобы перевернуть все вверх дном.

Устав от всего, я пробовал было путешествовать, но в это время встретил вас; то, что я вначале почувствовал к вам, должен признаться, было всего лишь прихотью; я написал вам, полагая, что достаточно будет письма, чтобы вы уступили моим просьбам. Но, против моего ожидания, вы мне не ответили; я настаивал, так как ваше сопротивление меня задевало; какое-то время я полагал, что мои чувства к вам — это самые обыкновенные призрачные мечтания, но вскоре убедился, что эти мечтания переросли в настоящую, глубокую любовь. Я не пытался победить это чувство, потому что всякая борьба с собою утомляет меня и приводит в уныние. Я написал вам, что уеду, и действительно уехал.

В Москве я встретил старых друзей; они нашли меня мрачным, встревоженным, скучным и оказали моей душе большую честь, чем она того заслуживала. Они вообразили, что она страдает от гнета, тяготеющего над нами всеми; они приняли мои долгие мечтания за размышления об общем благе; они долго вслушивались в мои слова и в мое молчание; затем, когда им показалось, что в основе моей печали таится нечто определенное, они решили, что это не что иное, как любовь к свободе, и предложили мне вступить в заговор против императора».