Семен Ан-ский - Еврейские литературные сказки

В эту минуту входит камердинер и докладывает:

— Все, что нужно, сделал. Лошадь распряг, отвел в стойло и задал ей свежего овса. Парня и девку… то ли они брат и сестра, то ли жених и невеста… отправил на кухню, чтоб отогрелись. Еда у них с собой своя. Они евреи, нашего и не попробуют…

— Сюда веди их, сюда! — кричит помещик.

— Сами, сами их приведем! — отвечают ему сестра и мать молодого графа…

И уходят, и возвращаются с молодой парой…

— Спасибо, спасибо, спасибо…

Помещица спрашивает:

— Кто вы? Брат и сестра? Жених и невеста?.. У вас так не разъезжают…

— Нет, — говорят, — муж и жена, только что из-под хупы! Мы ехали в лес, к нашему дяде… К смолокуру…

— Если так, — раздается со всех сторон, — мазл-тов, мазл-тов! Ведь это значит по-вашему: счастья!..

— Тогда вам, — говорит молодой граф, — подарки полагаются… Дроше-гешанк, так ведь, по-вашему, свадебный подарок.

Тут помещик и говорит:

— Отдаю вам в аренду лучшую корчму в моем имении!

А помещица говорит:

— А я дарю вам арендную плату на вечные времена!

И тогда дочь говорит:

— Я единственная дочь, у меня тоже есть право подарить подарок!

— Есть, говори, — отвечают отец и мать, — что ты хочешь?

— Дарю триста ведер водки с нашей винокурни.

И было так… Молодой помещик еще кое-что им добавил от себя…

Я не считал…

Тут заиграла музыка, все стали танцевать.

А наши молодые потихоньку прошмыгнули в двери и уехали — к себе в корчму…

Арендатора там уже не было… Ушел в изгнание…

Дорога, песчаная, тяжелая дорога, выходит из редкого, корявого, узловатого хвойного леска, — который, как объяснил мне мой кучер Мачей, и рубить-то не стоит, — и широко прорезает тощие крестьянские овсы.

Мачей показывает кнутовищем на поля и невесело замечает:

— Стоит еще. Да и на что жать такой овес?

Кучер замолкает и снова поворачивается к лошадям, которые решили воспользоваться минутой и теперь тянутся к овсу. Левая, которая уже повернула было голову, чтобы ухватить колосья, получает удар:

— Пшя крев!

Тихая, печальная, безлунная ночь. Рассеянные по небу звездочки, редкие, как овес в поле, мерцают как-то устало, бесприютно и горестно… До нас все реже доносится шорох крыльев порхающих в лесу птиц… Справа, на другом краю поля, тянется редкая цепь скупо покрытых зеленью холмов. Они медленно и лениво отдаляются от нас, как стадо странных, плохо подстриженных овец. Вот одна залезла на другую, да так и застыла на ней. Солнце давно уже село. Последнюю полосу света на краю неба медленно гасит наплывающий вечерний туман.

Слева, сквозь тощие овсы, дрожат разбросанные огоньки.

— Деревня? — спрашиваю я.

— Наша деревня! — отвечает Мачей.

Он, видя, что у меня нет ни малейшего желания дать ему поспать, обреченно вздыхает, вынимает из-за пазухи глиняную люльку, плотно набивает ее махоркой и закуривает. Красноватый свет зажженной спички падает на его лицо, повернутое ко мне вполоборота, обрамленное лохматой шапкой и густой бородой.

— Так, — повторяет он, — наша деревня…

— Что ж такая обедневшая?

— Так вышло… Помещик договорился с комиссией. Разве ж мы в этом понимаем?

— А евреи у вас живут?

— У нас нет. На нашей земле им нельзя, а на помещичьей…

— А помещики разрешают?

— Не задарма. Кто как… Есть, которые не слушают ксендза…

— Вредят они вам, евреи-то?

— Вредят? — Мачей бросает на меня изучающий взгляд, некоторое время молчит и потом добавляет: — А что они нам сделают? В поле они не работают. Не про них эта работа. Да и кто им ее даст, землю эту?

— Хороший вопрос!

— Раньше-то они корчмы держали.

— Пили?

— Грешны…

— В долг?

— Когда как… Перед Новым годом, ясное дело, в долг.

— А еврей все записывал на мелок?

— Ясное дело, не дарить же он будет. Так что ж, разве У него жены и детей нет? Каждый, как может, на хлеб зарабатывает.

— На двойной мелок?

— Кто его знает? Моя всегда так говорила… И все равно пила в долг.

— И она тоже?

— И она. Было дело. Много раз было — она спьяну чуть было не подожгла Мошека.

— Какого Мошека?

— Нашего Мошека… Он тогда корчму держал. А нынче он у нас торгует. Честный он человек, этот Мошек. На мелок или как, я уж не знаю, а только — хороший человек. Он тут что хочешь: фельдшер, доктор, адвокат… Все знает, все может.