Ахмед Танпынар - Покой

— Получается, что произведение искусства, ценное само по себе, совершенно меняется, стоит подчеркнуть те или иные его стороны музыкой. Странно, правда? В конце концов, человеческая жизнь не имеет ничего, кроме голоса; а мы живем, легкомысленно относясь абсолютно ко всему, лишь едва коснувшись абсолютно всего. Однако в поэзии, в музыке…

Иногда молодую женщину посещало сомнение, а хочется ли наследникам всего этого старинного очарования насильно загонять себя в тупик? В мире ведь много разных удовольствий, много разных мыслей. Нуран любила Ускюдар, но его жители были бедны, а сам он был неухожен. Мюмтаз с легкостью жил среди этого запустения только благодаря своей приверженности ладам музыки. Но где же тогда была жизнь, где таился зов жизни? Хотелось что-то сделать, вылечить всех этих больных, найти работу всем этим безработным, заставить улыбнуться их грустные лица, заставить их перестать быть обломками прошлого…

«Может, то, что он рассказывает о своем детстве, повлияло на него сильнее, чем он думает… Неужели я живу в стране, которую покорила смерть?» — говорила себе Нуран.

Мюмтаз взял ее под руку и отвел от чешмы:

— Знаю, — сказал он. — Нам нужна новая жизнь. Может быть, я об этом говорил тебе раньше. Но чтобы суметь совершить рывок, чтобы изменить горизонт, нужно получить что-то гениальное. Нужна своя идентичность. Такую идентичность каждая нация получает только из прошлого.

Но и Мюмтаз задумывался, не было ли в нем самом чего-то подобного. И не потому, что он любил прошлое, а потому, что не смог избавиться от навязчивой мысли о смерти…

Их взаимное любовное безумие отчасти было вызвано именно этими страхами. Печальным было то, что молодой человек знал об этом больше всех, а может быть, только он и знал. Сколько раз Мюмтаз страдал от назойливой мысли о смерти, считая, что она отделяет его от людей. Разве не была эта устойчивая мысль той самой пружиной, которая заводила его фантазии с самого его детства? И разве не считал он в своей любви с Нуран красоту молодой женщины, ее жизненную силу некоторой победой жизни над смертью? Разве не говорил он, когда держал ее в своих объятиях, своему демону-ифриту, ожидавшему у изголовья, и самой смерти: «Вот-вот одержу победу над тобой! Я тебя победил! Вот мое оружие и доспех!»?

Мюмтаз боялся, что Нуран почувствует его мысли.

— Нам нет нужды разделять между собой две вещи, — говорил он. — С одной стороны, есть потребность общественного развития. Это происходит путем размышления о реалиях общества, путем их постепенного изменения. Конечно, Турция не всегда будет страной, где выращивают латук. Стамбул и каждый уголок Турции жаждет производственной программы. Но в эти реалии вмешиваются и наши отношения с прошлым. Потому что оно определяет форму нашей жизни, как сейчас, так и в будущем. Второе — это наш мир удовольствий. Короче говоря, наш мир. Я не поклонник упадка. Может быть, я ищу то, что живо в этом упадке. Может быть, даже придаю ему ценность…

Нуран с улыбкой кивнула:

— Я понимаю все это, Мюмтаз… Между тем иногда мы остаемся далеко за обочиной жизни, словно бы держит нас единственная идея. Тогда мне в голову приходят совершенно другие мысли…

— Например…

— Ты не обидишься?

— С какой стати, с чего мне обижаться?

— Я представляю себе мертвеца из прошлого, который лежит в могиле в окружении всего, что он любил, со всеми своими драгоценностями, со всем золотом, с портретами всех, кого он любил… Когда ворота кладбища закрываются, он просыпается, и продолжается старая жизнь… Сияют звезды, играют сазы, говорят цвета, меняются времена года… Но все это по ту сторону смерти, всегда только мечта, только чья-то бесплотная фантазия…

— Сначала ты, как богиня Исида, перебираешься медленно через преграду, ускользаешь от напряжения старых узоров, склоняешься над моим расчлененным телом… Но знаешь ли, ведь это и есть настоящее искусство. Все эти мертвецы в эту минуту живут в нашей голове. Проживать собственную жизнь в мыслях кого-то другого, заставлять эпоху принимать что-то твое. Вот возьми, например, Горбатого Имама… Горбатый Имам, ты только задумайся, какое смешное имя! А между тем, о чем мы сейчас думаем, слушая сема «Аксак» Таби Мустафы-эфенди? Для нас она становится хозяйкой жизни и смерти. Но задумайся о его жизни. Бедолага, который живет на то, что ему осталось из вакфа какой-то мечети на одном из этих холмов Ускюдара, в деревянном доме, задыхающемся от духоты среди соседних особняков пашей. Осужденный всю жизнь сидеть на коленях где-то в забытом углу, почтительно разувшись на пороге в присутствии всех первых лиц государства, всех визирей от Фазыла Ахмед-паши [112] Фазыл Ахмед-паша (1635–1676) — потомственный великий визирь Османской империи из семейства Кёпрюлю, с 1661 г. и до конца жизни, в правление султана Мехмеда IV Охотника (1648–1687). до Балтаджи… А может быть, он их даже и не видел. Может, он жил среди тех, кто был гораздо ниже по положению. Может, перебивался на милостыню, жил на мелкие проявления благосклонности. Но когда мы поем его песню, он предстает перед нами в ином виде. Все дороги на Чамлыдже, по которым гулял султан Мехмед Четвертый, по которым султан, усыпанный золотом и бриллиантами, гарцевал на скакуне, весь пейзаж принадлежал его музыке. Мы внезапно получаем способность полюбить и познать человека, который ожидал, когда кто-то более удачливый, чем он, предоставит ему возможность заработать пять-десять курушей и скажет: «Ходжа, приходи завтра на мевлют »… Может быть, мы даже у него научились таким образом любить друг друга…