Ахмед Танпынар - Покой

— Мюмтаз, раз уж у нас есть еще целая неделя, не могли бы мы поехать в Эмиргян? Но, наверное, там мы замерзнем от холода.

Говоря эти слова, девушка дрожала, сидя у печки.

— С чего бы нам замерзнуть? У нас вдоволь и дров, и хвороста. Или ты уже забыла о том, как заставила меня купить несколько печек?

— Нет, не забыла. На печки мы богаты. Но кто их будет разжигать? Например, кто будет растапливать ту большую изразцовую печь? Я говорю о той, которую мы купили в Бедестане. У меня ни за что на свете не получится. Ведь это печка из старинного особняка какого-то паши и явно была сделана для кабинета.

Мюмтаз подумал: «Мы еще не поженились, а только решили пожениться, а уже ищем перемен».

— Но у нас же есть Сюмбюль-ханым.

— Сюмбюль-ханым этой ночью останется ночевать у Ихсана.

— Мы отправим ей записку, она придет завтра. Она обожает Эмиргян.

— Ладно, а сегодня ночью как мы будем греться?

— Я разожгу сам. Ну что, поехали? — Мюмтазу самому очень хотелось на Босфор. К тому же ему не нравилось, что Суат узнал о том, где их дом.

Нуран попыталась посмеяться над ним и продолжала шутить:

— Ты же всегда будешь сам печку разжигать, да, Мюмтаз? Ты же будешь делать за меня ту работу, которую не могу делать я?

— Мы еще не поженились, а уже делим домашнюю работу.

Нуран почти совершенно серьезно заметила:

— Но мы же это делаем для собственного удобства, ради нашего будущего дома.

Мюмтазу больше не хотелось продолжать говорить на эту тему, к тому же он так и не сумел привыкнуть к этой новой квартире. Ему столько страданий довелось перенести среди этих вещей.

— Ну что, поедем? Поесть купим себе что-нибудь готового. А завтра, когда Сюмбюль-ханым приедет к нам, все наладится.

— Ты, главное, печку разожги. А еда — это просто. Мне нравится готовить, это у нас семейное.

Когда они добрались до пристани, дело шло к вечеру. За несколько часов насыпало изрядно снега. Море было в тумане.

Нуран не была в этом доме с того вечера, как у них гостил Эмин-бей. Она радовалась как ребенок. «Интересно, что сейчас с садом?» Когда Мюмтаз впервые пришел в этот дом, он преподнес ей несколько саженцев фруктовых деревьев с полураспустившимися цветочками. Вручая саженцы, он сказал, что отныне они служанки Нуран. Впоследствии они часто повторяли эту шутку и вместе с Мюмтазом придумали старинные женские имена всем деревьям в саду, словно наложницам в гареме. Теперь Нуран вспоминала каждое дерево по имени.

Мюмтаз удивлялся, что за всеми зимними событиями, которые так его огорчали, Нуран не забыла про деревья, и, что самое плохое, не мог скрыть от нее своего чувства. Нуран едва не обиделась: «Как странно, что ты удивлен! Как будто я тебе чужая. Такое впечатление, как будто ты сейчас будешь благодарить за то, что я не забыла твоего имени». И она продолжала перечислять деревья громким голосом:

— Интересно, что у нас делает Разыдиль-калфа? Ей ведь сейчас холодно! Ах, бедняжка. — Разыдиль-калфа была единственной яблоней в саду.

Эта неделя была последней в жизни Мюмтаза, которую он мог назвать счастливой. Они внезапно вернулись в счастливые летние дни, покинув грусть зимы. В ту неделю молодой человек попробовал новый неизведанный фрукт, что зовется «счастье», узнал все его вкусы, все то, что наполняет человеческую жизнь тайной и поэзией, то, что уподобляет ее произведению искусства. Оказалось, что они оба за последние месяцы были не удовлетворены жизнью. Поэтому их счастье представлялось им лихорадкой выздоровления. Они обнялись, словно после долгой болезни вновь вернулись к нормальной жизни.

Мюмтаз, пребывая в полном спокойствии, которое ему придавало присутствие Нуран, вновь занялся Шейхом Галипом. Он полностью привел в порядок план книги. Он собирался выкинуть все, что написал прежде, и начать книгу сначала.

На третий день после их приезда в Эмиргян он сказал Нуран:

— Теперь я совершенно ясно вижу, как нужно написать книгу.

— А я ясно вижу пустое место из-под оторвавшейся пуговицы на твоем пиджаке.

— Ты что, специально смеешься, ради Аллаха?

— С чего бы мне смеяться? Я готовлюсь к семейной жизни. Разве мы не разделили всю домашнюю работу?

Из окна было видно, что вечер набросил легкое, вселявшее ностальгию, пастельного цвета зарево на заснеженные вершины гор противоположного берега. Все плавало в светлой дымке, накрывавшей все вокруг тонким, невесомым покрывалом, как во сне. Воздух сгустился. Вот-вот должен был начаться дождь. То и дело пароходные гудки проникали в тот угол, где спрятались Нуран с Мюмтазом, и наполняли их души тоской скал, покорно подчинившихся диким волнам; пустых прибрежных особняков-ялы; площадей, которые хлестал ветер; пустынных, словно коридор, дорог, далеких от жизни.