Лайош Надь - Избранное

Старший брат Бако, такой же батрак и бедняк, как Михай, взял детей к себе. Жену Бако похоронили, а чувствительные женщины-соседки даже оплакали ее. Потом принялись судачить о бедных сиротках и несчастной женщине. Нужен им был дом? Могли бы подождать с переселением до весны, когда придет конец этой проклятой войне. Так ведь их подгонял этот злодей Янош Деак…

О Михае Бако сельчане ничего не знали, да и он не получал известий из дому. О смерти жены узнал лишь по дороге домой, через несколько месяцев после окончания войны. На одной из станций, находящейся неподалеку от села, ему надо было пересесть на местную железнодорожную ветку. Там он повстречался с Ференцем Черняком.

— Это ты, Мишка? — вырос перед ним Черняк. — Еле узнал тебя: очень уж ты отощал.

Они пожали друг другу руки. Черняк без обиняков перешел к делу.

— Знаешь, что твоя жена умерла?

Бако молча смотрел на Черняка своими серыми глазами. И ни о чем не спрашивал. Черняк сам принялся рассказывать: снаряд попал прямо в дом; женщина не мучилась, конец наступил мгновенно. Когда Черняк замолчал, Бако некоторое время глядел прямо перед собой, затем спросил:

— Дети?

Черняк ответил:

— Дети у твоего брата.

Они вместе сели в поезд, — Черняк тоже ехал домой.

Сидели они на скамьях друг против друга и больше об этом не говорили. Черняк рассказывал о том, что произошло в селе. Сказал, что провели раздел земли, но Михай Бако не попал в список, потому что отсутствовал. Колеса стучали; Бако молчал, глядел на окна, как и чем засеяны поля. Из черной табачной пыли он скрутил сигарету и закурил. Ни о чем не расспрашивал. «Не попал!..» Бако задумался над этим. Он и представить себе не мог, как попал бы в список, даже если бы находился дома. Ведь люди, у которых есть земля, — словно из другого теста. Есть она у Иштвана Часара, у Яноша Деака, но ни у одного из Бако земли никогда не бывало.

— Твой брат тоже получил восемь хольдов, — снова заговорил Черняк, который поначалу забыл сообщить об этом.

— Восемь?

— Да, восемь.

Только много позднее Бако слегка улыбнулся.

— Вот и наймусь к нему в поденщики!

Дом Бако превратился в развалины, и он остановился у брата переночевать и поужинать. Поцеловал детей. Подарков он не привез. Лишь погладил детей по головкам. Он приехал голодный, без единого филлера. На ужин была картошка в мундире.

На другой день рано утром он отправился искать работу, но не нашел. Случалось это и раньше, — ничего, найдет. Потом сидел дома. Одного ребенка покатал верхом на колене. Самому маленькому пощекотал шейку: пусть малыш посмеется!

В полдень к нему зашел Пал Цомбои.

— Здорово, Мишка! — приветствовал он Бако. Сел. Вынул трубку. — Где побывал? — спросил он. — Мы уж думали, что не вернешься домой. Вот ты и не попал в список при разделе земли.

Бако кивнул: верно, мол.

— Так вот послушай! — начал после небольшой паузы Цомбои. — Теперь всюду организованы земельные комитеты. И у нас в селе есть. Четверо нас там, я тоже член комитета. Для того и пришел к тебе, чтобы сказать: землю ты получишь. Ты не требовал земли, тебя никто не записывал, поговаривали даже, что погиб ты на войне. Но ты вернулся, а две недели назад умер Андраш Яс. После него никого не осталось, и его десять хольдов освободились. Теперь их получить ты!

Михай Бако, смотревший в землю, даже сейчас не поднял взгляда. У него кружилась голова, в ушах звучали голоса боевых товарищей, вперемежку с угрозами офицеров. Но Пал Цомбои глядел на него так доброжелательно.

— Ну, — подбодрил его Цомбои. — Ведь не откажешься?

— Спасибо, — просто сказал Михай Бако.

Из его глаз выкатились две слезы, — впервые он заплакал о жене.

1945

Перевод Е. Тумаркиной.

Два года уж тетя Стракота не выходит из дома. Одряхлела совсем: не шутка ведь, восемьдесят да еще с лишком лет. А два года назад хватил старуху удар. Несильный, правда, оправилась от него, но правой ногой двигает все же с трудом. «Пригладил маленько удар маманю», — говаривал ее сын, Адам Стракота. Может, и жестокие он слова говорил, но для чего? А для того, чтоб удержать подступавшие к горлу слезы, когда глядел на родную мать. Не пристало лить слезы пожилому крестьянину, за плечами которого все шестьдесят.

Эржике Стракота, внучке старухи, пятнадцать годков. Она младшая из оставшихся жить трех детей Адама — а было их у него и жены десятеро. Двое сыновей давно уж мужчины, оба женаты, у них в деревне свои дома. И сейчас в комнате у Адама собралась семья, живущая вместе: старуха, Адам Стракота, жена его, урожденная Анна Копа, и Эржика. Собрались, чтоб решить Эржикину судьбу. Жена хочет оставить ее в школе, — очень уж уговаривает, убеждает учитель. Эржика первой ученицей все восемь классов прошла, толкует учитель, и грех не дать ей дальше учиться.