Лайош Надь - Избранное

— Я его тоже не боюсь, — сказала г-жа Духай.

— Вы — совсем другое дело, — ответил ей муж. — Вам, как женщине, бояться его нечего. Вы прекрасно знаете, что с женщинами он самый любезный, самый галантный кавалер. Вы, если угодно, можете даже пощечину ему дать, и то он не скажет ни слова, только ручку поцелует.

Хозяйка улыбнулась.

— Ну… Положим, не со всеми женщинами он так любезен, — возразил главный врач.

— Разумеется, только с дамами. Крестьянки, служанки, конечно, другое дело. С ними он так же груб, как с мужчинами.

— Вспомните историю с Марией Кара-Сабо.

— Да, ее он топтал ногами и вышвырнул на улицу.

— Я сам проводил экспертизу. И знаете, ужасно боялся, что он ко мне привяжется, хотя я только выполнял свой врачебный долг.

— Мария Кара-Сабо подала на него в суд «за нанесете легких телесных повреждений»…

— Эти легкие повреждения вполне можно было назвать тяжелыми! Но я охотно сделал ему одолжение и записал в акт, что раны заживут за неделю.

— И что ж? Наказали его? — допытывался Ваи-Верашек.

— Почти. Но он как-то увильнул от наказания, заставив девушку, вернее, ее семью, взять обратно жалобу.

Духай заметил:

— Да, чтоб не забыть: нашелся как-то один батрак, который просил передать Петуру, что зарежет его. Тоже из-за каких-то пощечин. Передали Петуру слова батрака, но он сделал вид, будто их не расслышал, а парню никогда и виду не подал. Как говорится, — не настаивал на этой деле.

— Может быть, он тоже испугался.

— Это совершенно исключено. Он не знает страха.

— От такого человека последовательности ожидать нечего. У него винтика в голове не хватает, а может, на один больше, чем надо. И точка. Я-то уж знаю его, как никто. Вам же известно, что, помимо всего прочего, я состою еще полицейским врачом и все женщины определенного пошиба находятся в моем ведении. Но я ничего рассказывать не стану, даже в том случае не решился бы рассказать, если б здесь не было дам. Могу сослаться только на книгу почтенного Крафта-Эбинга. Впрочем, молчу, молчу. — И он приложил палец к губам.

— Ну зачем верить всякой болтовне? Пишта, мне кажется, здоров как бык, — возразила жена Духая.

Но главный врач заметил:

— Душевные тайны у человека на лбу не написаны.

— Скажите, Духайчик, — ласково обратилась жена к мужу, — куда он пошел? Что еще взбрело ему в голову? Не нравится мне это.

Наступила тишина. В комнату вошла прислуга, убрала со стола чашечки, в которых пили черный кофе, спросила, не прикажут ли что-нибудь, — она собирается лечь спать. Выходя, служанка кликнула собаку, чтобы и ее уложить на ночь.

Духай ответил с кислой физиономией:

— Мне тоже не нравится. Только по другой причине, — за него я не беспокоюсь: такого и холера не возьмет, а просто потому, что он был у нас и отсюда пошел черт знает по каким делам, до которых мне, прежде всего, нет никакого дела.

И он заговорил почти шепотом:

— Они какое-то восстание готовят. Я этого не одобряю. Если восстание не удастся, немало людей сломает шею на этом. Ладно, это бы еще пустяки, это их дело, но зачем мне-то знать о такой затее? Почему он сообщает мне о своих планах? Кое-что в общих чертах, но все-таки сообщает. Зачем мне это? Мы все, находящиеся здесь, можем попасть из-за него в беду. Я не хочу иметь к политике ровно никакого отношения, я художник, я пишу картины. Я писал при короле, я пишу при республике, я пищу при пролетарской диктатуре!

— Ну, ну! — прервал его Квашаи. — При пролетарской диктатуре ты уж вряд ли будешь писать. Некому будет покупать твои картины.

— Почему это — некому?

— Ты что ж, думаешь, господам товарищам нужны такие произведения?

И он указал на картину, висевшую на противоположной стене, — она изображала пляшущего негритянского танцора в желтой одежде.

Духай возмутился:

— Почему это не станут покупать? По-моему, картина очень хорошая. Спроси дядю Фенеша, он тебе подтвердит… Это одна из лучших моих картин. Мне так удалось схватить здесь позу, движение, как будто это моментальная фотография, а вместе с тем это не фотография. Фотография механически, мертво запечатлевает какое-нибудь одно движение, а здесь само движение воплощено в бешеном, пьяном облике пляшущего негра. Почему же ты говоришь, что ее не купили бы? Из-за темы? Ну что ж, я умею писать и другое. А не буду писать, займусь каким-нибудь ремеслом. Работать буду. Пойду в каменоломы, если на это можно будет прожить и если такую профессию не станут презирать.

Квашаи засмеялся.