Пио Бароха - Алая заря

Королева–регентша сидела совершенно неподвижно и равнодушно оглядывала толпу. Только в глазах смуглой и юной инфанты светились живые, веселые искорки.

— Какой он тощий!

— Болеет, наверное, — слышалось с разных сторон.

Проехал весь кортеж. Толпа поредела. Мануэль мог наконец пройти на угол улицы Майор и неожиданно встретил там сеньора Кануто. Глянув на его горевшие щеки, Мануэль подумал, что сеньор Кануто пьян.

— Кого я вижу! — воскликнул Мануэль. — Откуда вы?

— Из Барселоны.

— Вы видели Хуана?

— Он на улице Майор.

— Надеюсь, ничего особенного не произошло?

— Если не считать такого пустяка, как конец царствования Марии—Кристины, — нарочито громко произнес сеньор Кануто. — У этой почтенной дамы было, вероятно, много всяких добродетелей, но нам, испанцам, очень с нею не повезло. Ну и царствование, доложу я вам! Тысячи убитых на Кубе, тысячи убитых на Филиппинах, а сколько замученных в Монжуиче, сколько невинных, вроде Рисаля, расстреляно, народ умирает от голода. Всюду кровь… нищета. Вот это правление!

Мануэль оставил сеньора Кануто разглагольствовать и, свернув за угол, вышел на улицу Майор.

Тут он увидел Хуана, бледного и обессиленного, в компании с Пратсом, Карути и Мадридцем.

Карути и Мадридец были совершенно пьяны; они шумели и вели себя непристойно.

— Идем! — сказал Мануэль, обращаясь к Хуану. — Все уже кончилось.

Все вышли на площадь Пуэрта–дель–Соль и здесь столкнулись с Либертарием и сеньором Кануто.

— Разве я не говорил, что это ничем не кончится? — ядовито заметил Либертарий. — Не знаю, что вы себе вообразили. Пустое дело. Отчаянные революционеры, которые съехались сюда, чтобы потребовать от правительства отчета за содеянные злодеяния на Кубе и Филиппинах, где во имя монархии погублены тысячи людей, проявили поистине образцовую сдержанность и благоразумие и теперь разъезжаются из столицы, чтобы обрушить на несчастных провинциалов потоки хвастливого красноречия. Пустая затея. Это и есть испанское общество: парад мертвецов перед равнодушными очами народа–евнуха.

Волна холодной язвительности захватила Либертария.

— Здесь не осталось ничего живого, — продолжал он с издевкой, — нация гнилушек, ее не назовешь даже народом: ни пороков, ни добродетелей, ни страстей; один сплошной… навоз, — и он повторил это слово несколько раз. — Политика, религия, искусство, анархисты — все… навоз. Этот пришибленный, квелый, венценосный мальчик может преспокойно разъезжать по городу! Он может не только разъезжать, но и разгуливать пешком, если ему захочется, прокладывая себе дорогу хлыстом среди всей этой сволочи… Стадо глупцов проглотит и это.

— Ты прав! — воскликнул сеньор Кануто.

В это время по площади Пуэрта–дель–Соль, разрезая толпу, проходил батальон солдат. Оглушительно грохотали барабаны, сверкали на солнце штыки и сабли. Когда голова колонны вступила на улицу Ареналь, военный оркестр грянул марш.

Батальон остановился.

— Вот оно, наше доблестное воинство во всей своей красе, — сказал сеньор Кануто.

Когда проносили знамя, солдаты становились по стойке «смирно», лейтенант командовал: «На знамя!» — и салютовал саблей.

— Славная тряпица, — громко сказал сеньор Кануто, — символ деспотизма и тирании.

Лейтенант услышал слова старика и угрожающе посмотрел на него.

Карути и Мадридец пытались пробраться через строй солдат.

— Нельзя проходить! — крикнул сержант.

— Эти солдафоны в расшитых мундирах, — сказал Мадридец, — возомнили, что они тут самые главные.

Знамя проносили мимо, и, по воле случая, оно остановилось как раз перед друзьями.

Лейтенант подошел к сеньору Кануто

— Шляпу долой!

— Это вы мне?

— Вам!

— Мне не хочется.

— Шляпу долой!

— Я уже сказал, что мне не хочется.

Лейтенант взмахнул саблей.

— Эй, полиция! — крикнул он. — Взять его!

Какой–то маленький человечек из тайной полиции бросился на сеньора Кануто.

— Смерть солдафонам! Да здравствует социальная революция! Да здравствует анархия! — кричал старик, дрожа от возбуждения и размахивая руками.

Затем его не стало видно: он скрылся в толпе. Несколько полицейских бросились за ним; конногвардейцы пустили лошадей прямо на толпу. Хуан хотел поспешить на помощь старику, но силы оставили его, и он упал бы, если бы его де подхватил Мануэль. Он почти на руках вытащил брата из толпы, лавируя между конными полицейскими и каретами, запрудившими площадь Пуэрта–дель–Соль. Хуан все больше и больше бледнел.