Пио Бароха - Алая заря

— Если бы мне было лет двадцать, — и старик лукаво подмигнул, — то словеса мои очень бы тебе понравились. Очень. Я отлично тебя знаю, дорогая моя Сальвадорсита. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю. Не шуши, не шуша, не шушукайся.

Все рассмеялись.

— Когда же вы попали в Париж? — спросил Перико. — Сразу как сбежали из семинарии?

— Э, нет. Сначала я прошел через каиновы муки.

— Расскажи нам все подробно.

— А что рассказывать? Почти месяц я скитался по деревням, пока наконец не пристал в Тарасоне к труппе бродячих комедиантов. Это была целая актерская семья. Директора и премьера труппы звали дон Теофило Гарсия, его брата, первого любовника, Максимилиано Гарсия, а их папашу, который играл благородных отцов, — Симако Гарсия. В общем, там все были Гарсии. Семья была самая что ни на есть добропорядочная, практичная — словом, идеальная буржуазная семья. Характерные роли исполняла донья Сельса, жена дона Симако а текст разучивала она во время варки обеда. Теофило приторговывал галстуками и пуговицами, сам дон Симако — книгами; Максимилиано немного подрабатывал игрой на бильярде, а девушки — их было четверо, одна безобразнее другой, Теодолинда, Беренгуэла, Менсия и Соль — занимались плетением кружев. Меня наняли суфлером, и мы колесили по деревням и городишкам Арагона и Каталонии. Однажды — это было, помнится, в Реусе — мы давали пьесу «Крест брака» Я по окончании спектакля отправились вместе с Максимилиано в казино. Пока Максимилиано играл на бильярде, я засмотрелся на одного совсем молодого парня. Он пристроился неподалеку от меня и рисовал карандашом портрет сидевшего за столиком господина. Я стал делать то же самое на обороте какого–то проспекта.

Закончив портрет, парень отдал его господину и получил дуро. Потом он подошел ко мне и посмотрел мой рисунок. «Недурно, — сказал он. — Учился где–нибудь «Нет». — «А рисуешь хорошо, ей–богу!» Мы разговорились. Он рассказал мне, что ходит по деревням и рисует портреты, а теперь держит путь в Барселону. Я ему сказал о себе, мы как–то сразу сблизились, а в конце разговора он вдруг обращается ко мне с предложением: «Почему бы тебе не пойти со мной?» Не долго думая, я бросил труппу и отправился с ним.

Странный он был тип, этот малый. Будучи бродягой по призванию, он не мог сидеть на месте: ему нравилась кочевая жизнь. За спиной он носил сумку, а в сумке сковороду. В деревнях он добывал провизию, сам разводил костер, сам готовил пищу. Многого мы с ним навидались и хорошего и плохого. Иногда спали прямо под открытым небом, иногда — в сараях. В иных деревнях нас только что не били, вероятно из–за наших длинных шевелюр, в других все обходилось благополучно. Однажды, на полпути к деревне, куда мы плелись, едва волоча ноги от голода, нам повстречался господин в изрядно потрепанном платье и со скрипкой под мышкой. Он был итальянец. «Вы художники?» — спросил он нас. «Да», — ответил мой товарищ. «Живописцы?» — «Да, сеньор, живописцы», — «О, это замечательно! Вы спасли мне жизнь. Я тут взялся реставрировать две картины в местной церкви по пятьдесят дуро за каждую, а рисовать не умею; я представлю вас священнику и алькальду и скажу им, что мне нужны специальные парижские краски, которые имеются у вас. Если вы согласны, то можете приступать хоть сейчас, а барыш мы поделим поровну».

Мы приняли предложение и поселились с товарищ в гостинице. Взялись за дело и, худо ли, хорошо ли, реставрировали одну из картин. Наша работа понравилась прихожанам. Мы получили обещанные пятьдесят дуро, но когда стали делить, мой товарищ заспорил с итальянцем. Тот требовал себе половину, а мой товарищ не давал ему и одной трети. Наконец итальянец согласился. Однако на другой день — как мы позже узнали — он отправился к алькальду и сказал ему: «Мне нужно поехать в Барселону за красками, поэтому прошу вас дать мне деньги вперед». Алькальд поверил и вручил ему пятьдесят дуро авансом за вторую реставрацию. Днем мы не видели итальянца; вечером, как обычно, мы отправились посидеть в местную аптеку, и тут алькальд нам говорит: «Значит, итальянец отбыл в Барселону?» Я собрался было возразить, но мой напарник толкнул меня ногой, и я осекся. Когда мы вышли из аптеки, товарищ и говорит: «Итальянец загреб все денежки, нам нечем платить за постой. Если мы тут застрянем, нам несдобровать, надо смываться».

Мы пустились в путь и двое суток не заходили ни в одну деревню. Через неделю добрались до Барселоны, но работы там не нашли и все лето перебивались с хлеба на воду, а спать приходилось на скамейках. Наконец подвернулся заказ. Я сделал портрет, и мне заплатили за него пятьдесят песет. Деньги пришлись как нельзя кстати. Мы наняли мансарду за тридцать реалов в месяц, приобрели два старых тюфяка, по паре ботинок, а на остальные купили чугунок для варки пищи, угля, да еще мешок картофеля и все это на своем горбу притащили с рынка в нашу мансарду.