Ливиу Ребряну - Ион

На приспе главенствует Симион Бутуною, который лет двадцать тому назад был учителем в селе, а теперь проедает пенсию — пять злотых [4] Злотый — бытовавшее в Трансильвании название австрийского флорина. в месяц — и работает в поле спорее парней. Вокруг него собрались Мачедон Черчеташу, стражник Козма Чокэнаш, Симион Лунгу, Тоадер Бурлаку, Штефан Илина и другие мужики; они благоговейно внимают разглагольствованиям учителя, слышанным и переслышанным сто раз. Время от времени Симион Бутуною шумно чихает, так что все женщины испуганно оборачиваются, иль разражается своим всегдашним кашлем, которым не один раз за ночь будит все село. Мачедон учтиво выжидает, пока учитель сладит с кашлем, потом берет с окна бутылку ракии, церемонно поднимает ее, отхлебывает изрядный глоток и передает ракию старику. Тот скороговоркой бормочет: «Да спасет нас господь!» — и прикладывает горлышко к губам. Бутылка переходит из рук в руки. Мачедон под мухой и командует по-военному, кому пить:

— Форверц, Симион! Вайтер, Козма!.. Вайтер, вайтер!.. [5] Вперед, дальше!.. (искаж. нем.)

Он двенадцать лет отбывал солдатчину, пристрастился к службе и теперь еще, когда пьян, ругает жену одними немецкими командами. А вообще он мягок как воск и за двадцать восемь лет ни разу не прибил ее, скорее сама Флоаря давала ему острастку.

Бутылка доходит до Тоадера Бурлаку пустой.

— Пустая, а? — восхищенно смеется Мачедон. — Пустая?.. Хальт! Смирна! Где дежурный капрал?.. Форверц!..

Мальчик лет десяти вскакивает и, смеясь, кричит:

— Хир! [6] Здесь! (нем.)

— Не смеяться во фрунте, осел! — гаркает на него Мачедон. — На бутылку и слетай в маркитантскую к Авруму, пускай он выдаст еще одну порцию для меня!.. Понял, капрал?

Но капрал не повинуется приказу и возражает:

— А корчмарь сказал, что без денег он вам больше не даст, дядя Мачедон, лучше и не посылайте меня, все равно зря…

Мачедон топорщит усы, хмурит брови, сурово глядя на мальчика, потом садится на приспу, качает головой и вздыхает:

— Э-хе-хе, где то времечко, когда я был стражмейстером!.. [7] Стражмейстер — старший сержант в старой Трансильвании. Попробовал бы тогда корчмарь не дать мне, я бы его привел к повиновению…

Пробурчав, он умолкает и мрачно посматривает на жену, — у той есть деньги, но она ему не дает, рассуждает с бабами и ухом не ведет на его команды…

В это самое время в ворота тащится ползком, пробираясь между ногами собравшихся, калека Сависта. Она двоюродная сестра Флорики, самой красивой девушки в Припасе, и доводится сродни жене Трифона Тэтару. У Сависты от рождения ноги как плети, зато руки костистые, длинные, прямо как багры, самой природой предназначенные к тому, чтобы влачить увечное тело. У нее огромный рот, белесые губы, из-под них виднеются слюнявые десны с желтыми, редкими, длинными зубами. Трифон Тэтару держит ее у себя при доме для присмотра за детьми. В погожие дни Сависта обычно сидит у ворот, вздорит поголовно со всеми ребятишками и принимает милостыню от сердобольных прохожих… Появляется она шумливо. Что-то кудахчет резким, испуганным голосом. На нее никто не обращает внимания. Только Трифон Тэтару делает знак жене, — рассерженная, она быстро подходит к Сависте.

— А дома тебе не сидится, мать моя? Ровно у тебя в ногах зуд какой… Оставляешь пустой двор в такое время… И работников-то никого под рукой нет. Ну чего тебе? А? Да говори же, чего тебе, Сависта?

Калека два часа добиралась сюда с Большой улицы, где живет Трифон. Захлебываясь, она начинает деловито лопотать, помогая себе отчаянной жестикуляцией.

— Чего, чего? — переспрашивает Мария, силясь разобрать, что та говорит. — Подрался Василе Бачу… с Аврумом? С Флоарей Кэрунту?.. Ну и что? Тебе-то что за дело, божий ты человек! И надо было из-за этого тащиться в такую даль! Прямо беда мне с тобой, ты хуже малого ребенка… Смотри, как юбку замызгала! А ведь я только нынче тебе сменила… Ох, будь ты неладна…

Сависта бурчит что-то, наверное, хочет сказать, что юбка ее нимало не заботит, и потом вдруг заливается глупым, радостным смехом.

— Как ты сказала? Кто пьяный? Василе Бачу… Будто он первый раз напивается…

Мария в краске отходит от Сависты и возвращается в толпу женщин. Калека подползает к девкам, протискивается вперед и с упоением смотрит на пляску. Ей двадцать пять лет, она так и дрожит от радости, когда заслышит музыкантов или видит какое-нибудь развлечение.

Сависте не суждено долго блаженствовать. Пока она усаживается поудобнее, пока препирается с девками из-за места, музыка смолкает. Потный, изнеможенный Бричаг так яро ударяет смычком, что у скрипки лопается струна.