Ливиу Ребряну - Ион

— Господин инспектор, я лично предпочитаю лучше не быть законоучителем в этой школе, чем пятнать свою совесть и смущать чувства моих верующих! Требуйте чего угодно, сударь, но не этого! Пусть хоть наша вера останется нетронутой! Пусть хоть это право будет у нас в стране, где родились и мы, и наши отцы, и деды!

— Однако я замечаю, ваши речи немногим отличаются от речей агитаторов, которые сеют рознь между единой венгерской нацией и венграми, говорящими на румынском наречии, — резко отчеканил инспектор, застегиваясь на все пуговицы для пущей важности. — Должен предупредить вас, ваше преподобие, что государство не поощряет тех, кто противодействует патриотическим интересам.

— Если почитание своей исконной веры и честное исполнение священнического долга означают агитацию, господин инспектор, то я готов к любым последствиям! Но от своего долга, как я его усматриваю, не уклонюсь ни в коем случае! — заявил Белчуг с такой категоричностью, что Херделя весь сжался от восторга и ужаса.

— Хорошо… Отлично… Так и запишем… Вероятно, по этой причине здешняя школа нисколько не прогрессирует… Вполне вероятно!.. Превосходно!.. Я приму надлежащие меры, непременно, — отрывисто бормотал инспектор, сдержав гнев, чтобы не устраивать спектакля ученикам; потом вдруг повернулся к Херделе и продолжал: — Вы, должно быть, устали, да? Это видно, устали уже!.. Сколько лет вы служите?

— Тридцать два года, — пролепетал испуганный учитель.

— Да? Тридцать два… Ага, достаточно! Я вам советую прямо сейчас подавать на пенсию!.. Очень советую!.. У вас будет прекрасная пенсия, и вы сможете отдохнуть, а в отдыхе вы очень и очень нуждаетесь… Значит, вы мне пришлете прошение! С моей стороны будет оказано всяческое содействие в смысле скорейшего его рассмотрения!

Белчуг остался с Херделей на школьном дворе, когда уехал инспектор; они стояли с непокрытыми головами на жарком, веселом солнце. Осмелевшие голоса детей, натерпевшихся страху, мягко долетали сюда слитным гуденьем прилежных пчел. Оба молчали, задумчивые и смущенные. Потом вдруг их взгляды встретились, и каждый прочел на лице другого ту же тревогу.

— Плохо наше дело, Ион! Доняли нас, прямо пропадай! — уныло и нерешительно проговорил Херделя.

— Даже и бога не щадят, нехристи!.. Хотят и душу нашу погубить, мало им того, что уста нам замкнули! — сказал Белчуг с глубоким, сдержанным озлоблением.

Они снова замолчали. Опасность, казалось, вплотную подступала к ним, примиряя и смягчая их. Глаза их подобрели, встретясь, а сердца наполнились любовью, которая роднит воинов перед лицом врага.

— Мы и сами виноваты, Захария! — сказал священник извиняющим и извиняющимся голосом.

— Ошибка прощается, — добавил учитель.

Они пожали друг другу руки, как будто заключали договор.

Две недели спустя после экзамена Гиги, будучи в палисаднике перед домом, завидела приближавшуюся запыленную коляску, которая показалась ей знакомой. И уже когда она остановилась, Гиги с детской радостью завизжала:

— Лаура!.. Пинтя!.. Мама, Лаура приехала!..

Подлетев к коляске, она расцеловалась с Лаурой бесчисленное множество раз, и обе, смеясь и плача, наперебой защебетали:

— Вы даже телеграмму не дали, что приезжаете…

— Мы хотели сделать вам сюрприз…

— Ты пополнела, Лаура, дорогая… И как тебе идет!

— А ты все хорошеешь…

— Ну, хватит, хватит! — шутливо прикрикнул Пинтя. — Иди и меня поцелуй!

Херделя вышел, как был, без пиджака и первого обнял Джеордже, а г-жа Херделя, стоя позади, растерявшись от волнения, со слезами и с улыбкой лепетала:

— О, вы мои дорогие… Они, верно, голодные, а у нас ничего не сготовлено… Если бы знать, я бы двух цыплят зарезала… Деточки вы мои!..

Пухлая няня степенно сошла с коляски, держа на руках Лаурину дочку. Напуганная громкими голосами, девочка принялась плакать. Лаура бросилась к ней.

— Дай мне ее, Илона!

Только она хотела взять, Гиги опередила ее и взяла ребенка. Но у нее на руках девочка еще сильнее расплакалась.

— Она тебя не знает, Гигица, поэтому и плачет, — с гордостью сказала Лаура. — Вот увидишь, как она нас узнает и смеется! Просто прелесть!..

— Дайте-ка мне ее, уж я-то знаю, как обращаться с детьми! — сказала г-жа Херделя, взяла маленькую Марию на руки и стала утешать ее: — Не плачь у бабуни, не плачь, моя ненаглядная деточка, ты моя сладкая.

Девчушка и вправду успокоилась, ко всеобщему восторгу. Херделя, пользуясь моментом, пригласил всех в дом, скомандовав по-военному: