Алексей Будищев - С гор вода

И дальнейшие думы и образы, которыми он так бурно дышал, — тоже уж не сон ли? Вся жизнь человека, может быть, есть только сон неведомого, беспрерывно грезящего существа, тешащего себя играми своей фантазии?

Столбушин сгримасничал, покряхтел, привстал с кресла, оправился перед зеркалом и вышел из дому. С крыльца он прислушался. Голоса раздавались за садом, на луговине перед озерами. Веселые, беспечные голоса.

— Ау, ау, — кричал кто-то.

Столбушин повернул в сад, дважды обошел аллею тополей и остановился в раздумье.

«А я даже и шапки не надел?» — подумал он, морщась.

И пошел к луговине, однако все время прячась за кусты черемухи. В его груди что-то ныло и тосковало, жалуясь, и в глаза лез все один и тот же образ: падающий с опаленным лицом Ингушевич. Это надоедало, и хотелось забыть о нем. Силясь затушевать его, он стал припоминать свое последнее посещение Березовки. Ярче всех припомнились Назар и его вечно двигающиеся кисти рук. Потом припомнился востроносый мальчишка с его степенной повадкой и ясными глазами.

«Хороший из него мужик выйдет! — подумал Столбушин. — А в Москву ему только совсем не для чего ездить. Зачем?»

Он осторожно подвигался за кустами черемухи. Стальная гладь озера глянула на него сквозь ветки. Точно мудрый глаз взглянул на него. Отчетливей слышались голоса:

— Ау, — кричала кому-то Шурочка прозрачным девичьим голосом.

Замшев декламировал:

Столбушин сделал еще несколько осторожных шагов и, тихо раздвинув ветки кустарника, взглянул на луговину. По ту сторону луговины, там, где сочная зелень травы отлогим скатом льнула к озеру, ярко пылал костер. Шурочка и Мурочка стояли возле него и, слушая декламацию Замшева, задумчиво бросали в огонь сосновые шишки. Замшев в двух шагах от них, жмуря глаза, читал:

Во все глаза глядел да него Кокочка, видимо, завороженный красивой декламацией. Столбушин повел глазами и увидел Власова и Валентину Михайловну. А далее — всех остальных. Ингушевич сидел возле Померанцевой, вполголоса рассказывая ей что-то.

«Это хорошо», — подумал Столбушин хмуро.

— Браво, браво, — закричала Валентина Михайловна, аплодируя Замшеву.

— Превосходно, — решительно и авторитетно сказал Кокочка и пошел к Мурочке.

Замшев сказал Шурочке:

— Это я для вас читал, для вас одной, ведь я же вам сверстник, ведь мне же всего 15 лет.

— Но мне 18 лет, — смеялась Шурочка, — пятнадцатилетние кавалеры для меня не интересны!

— А пятидесятилетние? — спрашивал Замшев, строя умоляющие гримасы. — О, если бы!

Луговина точно ожила, вся осыпанная веселыми переговорами. Кокочка забренчал на гитаре и бойко затараторил какие-то куплеты. Месяц поднялся над тучей и озарил поляну, словно сказал ей волшебное слово. Луговина дрогнула и оцепенела.

Столбушин все стоял за кустами черемухи и не сводил глаз с лица Валентины Михайловны. Это лицо казалось ему теперь задумчиво-грустным, повитым новыми грезами. Ожиданием мерцали ее глаза. Кого она ждала? Столбушин шевельнулся и снова замер с вытянутой шеей; презрительная, злорадная улыбка чуть шевелилась на его губах, как оскалившаяся змея.

— Ждет, — стоя, прошептал он. — Чего? Кого?

И повернул голову, ища Ингушевича. Тот все еще сидел возле Померанцевой, но через ее плечо во все глаза жадно глядел в лицо Валентины Михайловны, ища ее глаз, умоляя ее об ответном взоре.

— Ишь, — опять сипло прошептал Столбушин. Его снова начинало шибко знобить. Не теряя из виду Ингушевича, он упрямо, как бык, уперся глазами в лицо жены. И он увидел, как это лицо вдруг дрогнуло, видимо потеряв все нужные для сопротивления силы. Медленно она повернула голову в сторону Ингушевича и как будто с некоторым колебанием приподняла ресницы. Столбушин хорошо видел: их взоры встретились, как заговорщики, и словно таинственно обменялись секретным, условным знаком. Столбушина сильно качнуло, так что он едва устоял на ногах. Он сел на землю тут же за кустами, сгорбившись, как дряхлый старик, стараясь преодолеть волнение, жестко царапавшее его грудь.

А потом он опять стал на прежнее место и вновь погрузился в свои наблюдения. Ждать ему пришлось долго, мучительно долго, но все-таки он дождался того, что ему было так необходимо. Он убедился. Взоры Валентины Михайловны и Ингушевича всегда встречались с жутким беспокойством, с страхом и трепетом, с истомным предчувствием о недалеком будущем, которого они, быть может, совсем не желали и сверх сил отдаляли. Все это, как по раскрытой книге, прочел Столбушин. И, снова кряхтя, он опустился на землю. Его сознание словно занавесили черною тьмою. Только сердце больно толкалось в груди. Он замер. Месяц грозно плыл в небесах навстречу тучам. Грозился поджечь серебряным факелом их кисейные ткани. Летучая мышь шныряла над черемухами, сеяла гневные колдования. Робко содрогались ветки черемух. Столбушин раскрыл словно отекшие веки и задумчиво сказал: