Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Либо моя история никогда не будет издана, либо это будет подлинная исповедь. Она заставит покраснеть тех, кто в жизни не краснел, ибо это будет зеркало, куда время от времени они смогут заглядывать; а кое-кто выкинет мою книгу в окошко, но никому ничего не скажет; меня будут читать, ибо истина сокрыта на дне колодца, но когда ей вздумается явить себя, все в удивлении не сводят с нее глаз, поскольку она полностью обнажена; истина — это женщина, и вдобавок красавица. Я не стану называть свою историю исповедью, ибо с тех пор, как один сумасброд [107] Имеется в виду французский философ и писатель Жан-Жак Руссо (1712–1778), «Исповедь» которого публиковалась с 1782 по 1789 год. замарал это слово, я не могу себе это позволить: но она будет исповедью, если таковая вообще возможна.

Меня не волнует, принесет ли она уважение тех, кто полагает, будто знает меня, но не испытывает ко мне уважения, поскольку я не стану писать для них; однако я уверен, что она не вызовет презрения ко мне, ибо невозможно, чтобы склонный к размышлениям человек заслужил презрение, не догадываясь об этом; а я знаю, что не смогу жить, если меня сочтут достойным презрения. Если после смерти меня наградят девизом extinctus amabitur idem [108] Он будет любим после смерти. Гораций (лат.) . , я не прошу большего: nul ultra deos lacesso [109] Я не прошу большего у богов. Гораций (лат.) . . У меня будут знаменитые товарищи.

Еще два слова читателю, и я заканчиваю. Лоренцо, тупой стражник из Пьомби, рожденный, чтобы своей беспредельной глупостью облегчить мне побег, подобно тому как я был рожден для того, чтобы стать причиной его смерти, умер через несколько месяцев после моего побега в тюрьме трибунала, не знаю, какой смертью, хотя меня это мало волнует. Человек по имени Андреоли, который по собственной воле отпер мне ворота на верхней площадке лестницы Гигантов, солгал, заявив, будто я повалил его наземь, угрожая оружием.

Двенадцатого сентября 1774 года господин де Монти, консул Венецианской республики в Триесте, передал мне письмо от государственных инквизиторов, в котором они приказывали мне в месячный срок предстать перед circonspetto Бусинелло, их секретарем, чтобы тот сообщил мне их волеизъявление. Я не послушался тех, кто мне советовал не доверять им. Я прекрасно знал, что такое коварство невозможно. Величие и значимость трибунала вполне допускают проявление предательства, когда с его помощью мелкие сошки пытаются схватить виновного, но ни разу еще не случалось, чтобы трибунал осквернил святость доверия к нему, используя предательство непосредственно и самолично. Письмо, которое я получил в Триесте, было подлинной охранной грамотой, подписанной высокоуважаемым и весьма достопочтенным Франсуа Гримани, бывшим в ту пору государственным инквизитором, племянником того самого инквизитора, который царствовал во время моего побега, и дядей того самого Гримани, которого я встретил на службе в церкви и который отправил меня обедать с отшельниками.

Вместо того чтобы выжидать месяц, я отправился в Венецию меньше чем через сутки и предстал перед секретарем Бусинелло, братом того самого секретаря, который занимал этот пост восемнадцать лет назад. Как только я назвал ему мое имя, он обнял меня, усадил рядом, сказал, что я свободен и что мое помилование — это воздаяние мне за то опровержение написанной Амело де ла Уссе истории венецианского правительства, которое я издал в трех томах в формате ин-октаво [110] Формат в ⅛ долю бумажного листа. четыре года назад. Он сказал, что, совершив побег, я поступил дурно, поскольку, имей я чуть больше терпения, меня отпустили бы на свободу. Я ответил, что был уверен, что обречен на пожизненное заключение. Он возразил, что я не должен был так думать, ибо «мелкая провинность карается легким наказанием». Тут я его прервал и несколько эмоционально попросил сделать милость и сообщить мне, в чем же состояла моя провинность, ибо сам я так и не смог об этом догадаться. Мудрый circospetto вместо ответа лишь пристально на меня посмотрел, приложив указательный палец правой руки к губам, как на статуях египтянина Гарпократа [111] От египетского слова «гор-па-херд» (Гор — ребенок), так древние греки называли сына Осириса и Исиды. Он изображался в виде ребенка, держащего палец у рта, и символизировал молчание. Позже Гарпократ стал считаться богом молчания. или святого Бруно [112] В 1084 году святой Бруно (1035–1101) основал монастырь в горах Гранд-Шартрез, неподалеку от Гренобля, с суровым уставом, включающим обет молчания. , основателя картезианского ордена. О большем я и не просил. Я выразил господину секретарю признательность, на самом деле переполнявшую меня, и заверил его, что в дальнейшем трибуналу не придется раскаиваться в той милости, достойным которой они меня признали.