Жерар Нерваль - Дочери огня

После ухода Корбе все оживленно заговорили между собой; один только барон фон Пекен с мрачным видом сидел перед своей тарелкой, все более наливаясь гневом, который в конце концов обрушился на голову тюремного сторожа Рю.

— Тысяча чертей! — воскликнул барон. — Почему мне подали всего полсетье вина, в то время как у новенького целая бутылка!

— А потому, — ответил Рю, — что на ваше иждивение отпускается пять ливров, а господин граф де Бюкуа кормится за собственный счет.

— Что такое? Пять ливров в день? И за такие деньги нельзя получить целой бутылки? — вскричал барон. — А ну-ка, верните его, этого негодяя Корбе, этого проклятого подручного Кабатчика, и спросим его, может ли порядочный человек довольствоваться за обедом одним полсетье скверного вина! Немедленно позовите его обратно! Если я хоть раз еще увижу перед собой эту бутылку, я разобью ее о вашу голову!

— Успокойтесь, прошу вас, господин барон, — сказал Рю, — и упаси вас боже требовать, чтобы сюда вернулся господин Корбе — он немедленно прикажет посадить вас в карцер… Ему это будет только выгодно, ведь расход на питание узника, содержащегося в карцере, составляет всего одно су, поскольку помещение оплачивается за счет королевской казны… Что до сэкономленных этим путем денег, то одна треть их попадает в карман господина Корбе, а все остальное — в карман господина Бернавиля.

Рю, как мы видим, был человеком миролюбивым, и если узники и могли поставить ему что-либо в вину, то разве что частое исчезновение пирожков к супу, до которых он был большой охотник. Он мог бы, конечно, и умерить здесь свои аппетиты, ведь на его долю доставалось все, что не доедали узники.

Ренневиль и аббат де Бюкуа начали уверять барона, что они пьют очень мало вина, и принялись подливать ему из своих бутылок, после чего барон совершенно успокоился и закончил свой обед в самом благодушном настроении. Ренневиль стал рассказывать о том, как невесело ему пришлось однажды в одиночной камере, куда он угодил вследствие такой же гневной вспышки, и о том, как он там ухитрился установить связь с другими узниками, находившимися выше и ниже его этажом. Они сообщались между собой с помощью придуманной им простейшей азбуки, стуча ножкой от стула в пол или в потолок, причем один удар означал «а», два удара «б», и т. д. Вот как, например, передавалось слово «сударь»: «с» — шестнадцать ударов, «у» — восемнадцать, «д» — пять, «а» — один, «р» — пятнадцать и т. д.

В конце концов соседи начинали понимать эту систему и отвечали таким же способом. Только это отнимало очень много времени.

С помощью такой системы удалось установить имена всех тех, кто в то время содержался в этой башне, за исключением одного аббата, который так и не пожелал себя назвать.

Люди, сидящие в тюрьме, не способны говорить ни о чем другом, кроме как о тюрьме или же о том, как облегчить в ней свое существование. Де Фалурде рассказывал, как ему однажды удалось установить связь с другом — узником, с которым подружился в тюрьме, — используя способ не менее остроумный, чем азбука, изобретенная Ренневилем. Его посадили в одну из тех каморок, расположенных под самой крышей, которые прозвали «колпачками» и которые отличаются тем, что зимой в них невыносимо холодно, а летом невыносимо жарко. Зато оттуда открывался прекрасный вид. Еще до того, как их разлучили, он узнал, что камера его друга, г-на де Бальдоньера (брошенного в Бастилию за то, что, открыв способ делать золото, он не пожелал поделиться этим секретом с министрами), находится на первом этаже той же башни и окном своим выходит в садик, разбитый внутри бастиона. С помощью перьев, которые он смастерил из голубиных косточек, и печной сажи, служившей ему чернилами, он принялся писать другу письма и выбрасывал их из своего окна, предварительно завернув в них камушек так, чтобы они падали у самого подножья башни.

Со своей стороны, Ла Бальдоньер приучил собаку коменданта, часто бегавшую по садику, притаскивать всякую всячину к его окну. Сперва, бросая ей завернутые в бумагу остатки своего завтрака, он завязал с ней дружбу и таким способом, приручив ее, стал посылать за сверточками, которые бросал ему Фалурде, и она всякий раз послушно их ему приносила. Но в конце концов все это открылось. Письма были схвачены, а друзей приговорили к некоторому числу ударов плетьми из лошадиных жил. После того как солдаты подвергли их этому наказанию, Фалурде, как наиболее виновный, был брошен в карцер, где, кроме него, находился мертвец, за которым пришли только на третий день. Позднее, когда Фалурде прислали денег, он вновь стал пользоваться благорасположением коменданта.