Жерар Нерваль - Дочери огня

— Но, — сказал аббат де Бюкуа, — у нас нет оснований жаловаться на особые притеснения в этой государственной тюрьме. Правда, я несколько дней протомился в подвале… Но теперь, сидя здесь, в этой беседке, попивая это подогретое бургундское винцо, я чувствую, что готов терпеливо ждать.

— Я терпеливо жду вот уже четыре года, — сказал Ренневиль, — и если бы я вам рассказал, как все это со мной случилось…

— Мне любопытно, узнать, что могли сделать с человеком, виноватым лишь в том, что он написал мадригал.

— Все бы ничего, если бы не то, что свою супругу я оставил в Голландии… Впрочем, не будем говорить об этом. Я был арестован в Версале; меня в носилках отправили в Париж. Когда носилки поравнялись с Самаритянкой, я вытащил свои часы, чтобы сверить время, — было восемь часов утра. Сопровождавший меня полицейский офицер сказал мне: «Часы ваши ходят хорошо». Офицер этот произвел на меня впечатление человека благовоспитанного. «Сожалею, — сказал он мне, — что принужден был арестовать вас, это противно моей натуре… Но я обязан был выполнить эту последнюю обязанность, налагавшуюся на меня должностью, в коей я пребывал до настоящей минуты. С нынешнего же утра я числюсь оруженосцем графини де Люд. Мое имя — де Бурбон. Срок моей службы в качестве полицейского офицера истек, и впредь, в случае какой-либо надобности, можете рассчитывать на меня…»

Этот офицер показался мне порядочным малым, и когда мы проходили под Новым Мостом, я предложил выпить стаканчик вина ему, а также сопровождавшим нас троим стражникам, у которых на мундирах вышита была какая-то бесформенная фигура, вся утыканная остриями и такая надпись: «Monstrorum terror» [62] Да устрашатся чудовища (лат.). . В то время как мы с ними пили, я не удержался и сказал: «Вы-то точно наводите страх… ну, а чудовище это, как видно, я!» Они посмеялись моей шутке, и все мы прибыли в Бастилию в самом лучшем расположении духа.

Комендант принял меня в комнате, обитой желтым штофом с серебряной бахромой, довольно чистой на вид… Он протянул мне руку и предложил с ним позавтракать. Рука у него была холодная, это показалось мне недобрым знаком… Тут появился Корбе, его племянник: держался он этаким вертопрахом, все болтал о своих любовных подвигах в Голландии… об успехе, которым будто бы пользовался в Мадриде, участвуя в бое быков, во время которого дамы так восхищены были его храбростью, что бросали ему яйца, наполненные духами. Когда завтрак кончился, комендант сказал мне: «Я всегда к вашим услугам», — и добавил, обращаясь к племяннику: «Нового гостя надлежит поместить в княжеский павильон».

— Комендант заранее был к вам расположен… — со вздохом сказал аббат де Бюкуа.

— Он виден отсюда, этот павильон… это на первом этаже. Окна закрываются снаружи зелеными ставнями. Только прежде, чем попадешь в камеру, приходится пройти целых пять дверей. Камера показалась мне довольно неуютной, хотя на кровати лежал соломенный тюфяк, а сверху матрац и довольно опрятный парчовый занавес закрывал альков, да еще стояли два кресла, крытые лощеной холстиной.

— Меня устроили куда хуже, — сказал аббат де Бюкуа.

— Только я мысленно посетовал на отсутствие полотенец и простынь, как появился тюремный сторож Рю с постельным бельем, одеялами, вазами, подсвечниками — словом, всем тем, что подобает иметь, чтобы прилично устроиться в этом павильоне.

Наступил вечер, и появился Корбе, а за ним— двое услужающих из тюремной кухни, которые принесли мне обед. Он состоял из хорошо сваренного супа с зеленым горошком, салата с кусочком цыпленка, ломтя говядины, телячьего паштета и бараньего языка, на десерт — бисквит и яблоки ранет. И ко всему этому — бургундское.

— Я бы вполне удовлетворился подобным обедом, — заметил аббат.

— Поклонившись мне, Корбе спросил: «Будете ли вы сами оплачивать свой стол или пожелаете быть должником короля?»

Я ответил, что буду платить сам.

Я не успел еще толком проголодаться после завтрака, которым угостил меня комендант, и предложил Корбе помочь мне управиться с обедом, однако он ответил, что не голоден и отказался даже выпить стакан вина.

— Таково уж его обыкновение, — заметил аббат де Бюкуа.

В это время раздался удар колокола, предупреждающий узников, что им пора расходиться по своим камерам.

— А известно ли вам, — сказал Ренневиль аббату, вставая, — что этот самый Корбе изрядный волокита.

— Да что вы! Этакий урод!

— Да, обольститель… и, пожалуй, слишком уж напористый со здешними узницами. Вчера вечером у нас тут на лестнице была премерзкая сцена… Снизу, из подвала нашей башни, где расположены карцеры, слышался невероятный шум… Потом все стихло… И тут мы увидели сторожа Рю, он поднимался оттуда, и штаны его были в кровяных пятнах. Он нам сказал: «Я только что спас эту бедняжку ирландку, которой домогался господин Корбе… За то, что она отказалась подчиниться его желаниям, он перевел ее в худшую камеру; но она и там продолжала отвергать его, и тогда он отдал приказ перевести ее еще этажом ниже. Когда за ней пришли, она стала сопротивляться, и тут ее потащили силой, да так неловко волокли по лестницам, что она стукалась головой о каждую ступеньку… Я весь измазался в ее крови. Из постели ее вытащили полуголой… и всем этим распоряжался Корбе, и он не сжалился над ней и заставил до конца вынести все эти мучения…»