Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

— Это, видать, сапожник, — с усмешкой говорит он про себя. Потом громогласно кричит человеку: — Эй, гад!

Человек вздрагивает, но не смотрит в его сторону.

— Сапожник! — снова кричит Кликеш.

Рассерженный человек медленно поворачивается лицом к Кликешу.

— Видать, какой-то трактирный забулдыга. Нализался… — неторопливо говорит он и сплевывает.

— Что?! На меня плевать! — вдруг свирепеет Кликеш. — На меня, пражского мещанина!

И он порывается встать. Трактирщик сажает его на стул и подходит к незнакомцу. Кликеш молотит кулаками по столу, крича, что его никто никогда не видел нализавшимся, а если он иногда, из-за больших огорчений, слегка выпивает, то до этого никому нет дела. Трактирщик тем временем выводит чужого гостя через кухню на улицу; тот охотно последовал этому приглашению. Кликеш продолжает ругаться. С улицы вдруг слышатся брань и шум. Через минуту входит трактирщик.

— На улице он разозлился и снова захотел сюда, — говорит он. — Но я его спровадил. Пихнул его так, что он полетел, как куль.

Вскоре снова восстанавливается прежняя оживленная атмосфера. За столиком напротив вдруг слышны рукоплескания. «Браво! Браво! Лефлер будет жужжать!.. Давай начинай, Лефлер!» Все хлопают в ладоши. Кликеш спрашивает меня, видел ли я, как изображают муху. Я говорю, что не видел. Он сообщает мне, что это страшная потеха, я, мол, лопну от хохота. Я видел это тысячи раз, в Праге едва ли найдется трактир, где кто-нибудь из гостей не умел бы жужжать, как муха. Я это представление терпеть не могу.

Лефлер, который сидит ко мне спиной, упрямится: в трактире, мол, слишком шумно. Раздаются возгласы: «Тише! Ш-ш-ш-ш!» Воцаряется тишина, и Лефлер начинает жужжать. Сперва он изображает, как муха летит по комнате, потом — как она бьется в окно, и, наконец, «сажает» свою муху в стакан, где она бьется и жужжит. Аплодисменты. Я тоже хлопаю. Взоры гостей обращаются на меня — как мне понравилось.

— Чертовский парень! — говорит Кликеш. — Никому за ним не угнаться! Мы иногда прямо лопаемся от смеха.

И он пьет кружку за кружкой, видимо, еще возбужденный инцидентом с незнакомцем. Иногда он похлопывает себя по животу и говорит, словно извиняясь:

— Все еще на десять дюймов ниже ординара! Ха-ха!

От бильярда вдруг раздается возглас Игнаца:

— Вы по-дурацки играете!

Все взоры устремляются туда. Бедняга Игнац! Малорослый игрок, сторону которого он держал, не оправдал его надежд, и Игнац не смог удержаться от выражения недовольства.

Все возмущены. Игрок швыряет кий на бильярд. Обер-лейтенант восклицает:

— Это уж слишком! Гнать его!

Трактирщик разгневан и кричит, что выгонит Игнаца завтра утром, как только будет подсчитана выручка. Кликеш смеется ему в глаза и говорит:

— В который раз ты его выгоняешь?

Волнение снова утихает. Входит коробейник — худая, немытая и небритая личность в заношенной одежде. Он ничего не говорит, только ставит свой короб на стол и предлагает гостям гребни, портмоне, мундштуки. Все отрицательно качают головами. Коробейник обходит все столы, закрывает короб, перекидывает его через плечо и уходит.

Снова рукоплескания и возгласы: «Ш-ш-ш! Тихо!» Лефлер теперь изображает, как шипит на сковороде поджариваемая колбаса. Рукоплескания и смех. Только удрученный Игнац стоит в стороне и с опаской поглядывает по сторонам.

Затем Лефлер изображает поющего тирольца. Противно, но я хлопаю. Тем временем обер-лейтенант громко разглагольствует за столом и говорит такие вещи, что, будь я папашей этих девиц, я бы выставил его в два счета. Снисходительность отца объясняется, вероятно, тем, что обер-лейтенант их старый знакомый… но в таком случае надо было выставить его уже давно.

Я прощаюсь и ухожу. В общем, я неплохо поразвлекся. Надо относиться трезво к этим простым людям.

Вставал я поздно. Когда я вечером бываю в трактире, то на следующее утро долго сплю… Собственно говоря, я всегда встаю довольно поздно. А ведь есть охотники вставать рано. Не беда, хорошо выспавшись, я буду хорошо заниматься.

Чудесный день! Я не удержался от искушения заниматься при открытых окнах. Разумеется, ко мне проникают все звуки в доме, но я замечаю, что они не очень мешают мне, — вроде отдаленного шума воды на плотине. Это даже приятная перемена по сравнению с утомительным однообразием наглухо закрытой ком-паты. В мастерской портного Семпра, выше этажом, кто-то поет, наверное, подмастерье. Поет он плохо и неумело. Смешная песенка: