Чарльз Диккенс - Том 5. Жизнь и приключения Николаса Никльби

— Прекрасно, сударыня,— сказал Ральф, поворачиваясь к двери, ибо его привели в раздражение эти похвалы беднякам.— Я исполнил свой долг и, быть может, сделал больше, чем полагается. Конечно, никто не поблагодарит меня за сделанное.

— По крайней мере я очень признательна вам, сэр,— приветливо сказала мисс Ла-Криви.— Не будете ли вы так любезны взглянуть на несколько портретов — произведение моей кисти?

— Вы очень добры, сударыня,— сказал мистер Никльби, поспешно удаляясь,— но я должен побывать с визитом в верхнем этаже, а время для меня дорого. Право же, не могу.

— Как-нибудь в другой раз, когда вы будете проходить мимо. Я буду очень рада,— сказала мисс Ла-Криви.— Быть может, вы не откажетесь взять мой прейскурант? Благодарю вас, до свиданья.

— До свиданья, сударыня,— сказал Ральф, резко захлопывая за собой дверь, чтобы предотвратить дальнейшие разговоры.— А теперь — к моей невестке! Тьфу!

Вскарабкавшись по второй, винтовой, лестнице, состоящей благодаря технической изобретательности из одних угольных ступенек, мистер Ральф Никльби остановился на площадке отдышаться, и здесь его догнала горничная, которую прислала учтивая мисс Ла-Криви, чтобы доложить о его приходе; со времени первой их встречи девушка сделала, очевидно, ряд безуспешных попыток вытереть грязное лицо еще более грязным передником.

— Как фамилия? — спросила девушка.

— Никльби,— ответил Ральф.

— О! Миссис Никльби,— сказала девушка, распахнув настежь дверь,— пришел мистер Никльби.

При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, но очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперед и приветствовал своего дядю Ральфа.

— О!— проворчал Ральф, сердито насупившись.— Полагаю, вы Николас.

— Да, сэр,— ответил юноша.

— Возьмите мою шляпу,— повелительным тоном сказал Ральф.— Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю.

— Утрату мою не назовешь обычной! — сказала миссис Никльби, прикладывая к глазам носовой платок.

— Ее не назовешь необычной, сударыня,— возразил Ральф, спокойно расстегивая свой спенсер.— Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жены.

— А также и братья, сэр,— с негодующим видом сказал Николас.

— Да, сэр, и щенята и моськи,— ответил дядя, садясь в кресло.— Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат.

— Доктора не могли назвать какой-либо определенный недуг,— сказала миссис Никльби, проливая слезы.— У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца.

— Ха! — сказал Ральф.— Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку, проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца… Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова — мученица.

— Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться,— спокойно заметил Николас.

— Бог мой, да сколько же лет этому мальчику? — осведомился Ральф, отодвигаясь вместе с креслом и с величайшим презрением осматривая племянника с головы до пят.

— Николасу скоро исполнится девятнадцать,— ответила вдова.

— Девятнадцать? Э! — сказал Ральф.— А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр?

— Я не намерен жить на средства матери,— с нарастающим гневом сказал Николас.

— А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить,— возразил дядя, глядя на него презрительно.

— Сколько бы там ни было,— вспыхнув от негодования, сказал Николас,— к вам я не обращусь, чтобы получить больше.

— Николас, дорогой мой, опомнись! — вмешалась миссис Никльби.

— Прошу тебя, дорогой Николас,— взмолилась юная леди.

— Придержите язык, сэр! — сказал Ральф.— Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало!

Миссис Никльби ничего не ответила и только жестом просила Николаса молчать. В течение нескольких секунд дядя и племянник смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Лицо у старика было суровое, грубое, жестокое и отталкивающее, у молодого человека — открытое, красивое и честное; у старика глаза были острые, говорящие о скупости и лукавстве, у молодого человека — горящие умом и воодушевлением. Он был худощав, но мужествен и хорошо сложен; помимо юношеской грации и привлекательности, взгляд его и осанка свидетельствовали о горячем юном сердце. Сравнение было не в пользу старика.