Чарльз Диккенс - Том 5. Жизнь и приключения Николаса Никльби

У леди вид был нежный и томный, а лицо отличалось интересной бледностью; было что-то увядшее и в ней, и в мебели, и в самом доме. Она полулежала на диване в такой естественной позе, что ее можно было принять за актрису, совсем готовую для первой сцены в балете и ожидавшую только поднятия занавеса.

— Подайте стулья.

Паж подал.

— Выйдите, Альфонс.

Альфонс вышел; но если у какого-нибудь Альфонса было ясно написано на лице «Билл», то именно таким мальчуганом был этот паж.

— Увидев ваше объявление, я взяла на себя смелость зайти к вам, сударыня,— сказала Кэт после нескольких секунд неловкого молчания.

— Да,— отозвалась миссис Уититерли,— кто-то из моих людей поместил его в газете… Да.

— Я подумала,— скромно продолжала Кэт,— быть может, если вы еще не приняли окончательного решения, вы простите, что я вас потревожила своей просьбой…

— Да-а-а,— снова протянула миссис Уититерли.

— Если вы уже сделали выбор…

— Ах, боже мой, нет! — перебила леди.— Меня не так легко удовлетворить. Право, не знаю, что вам сказать. Вы еще никогда не занимали места компаньонки?

Миссис Никльби, нетерпеливо подстерегавшая удобный случай, ловко вмешалась, прежде чем Кэт успела ответить.

— У чужих людей никогда, сударыня,— сказала славная леди,— но моей компаньонкой она была в течение нескольких лет. Я — ее мать, сударыня.

— О! — сказала миссис Уититерли.— Я вас понимаю.

— Уверяю вас, сударыня,— продолжала миссис Никльби,— было время, когда я и не помышляла о том, что моей дочери придется идти в услужение, так как ее бедный дорогой папа был джентльменом с независимыми средствами и оставался бы им и теперь, если бы он только вовремя внял моим неустанным мольбам и…

— Милая мама,— тихо сказала Кэт.

— Милая моя Кэт,— возразила миссис Никльби,— если ты позволишь мне говорить, я возьму на себя смелость объяснить этой леди…

— Мне кажется, мама, в этом нет необходимости.

И несмотря на сдвинутые брови и подмигивания, коими миссис Никльби давала понять, что имеет сообщить нечто, долженствующее немедленно решить дело, Кэт, бросив на нее выразительный взгляд, настояла на своем. И на сей раз миссис Никльби должна была остановиться на пороге торжественной речи.

— Что вы умеете делать? — закрыв глаза, спросила миссис Уититерли.

Кэт, краснея, начала перечислять основные свои таланты, а миссис Никльби отсчитывала их один за другим по пальцам, заранее подведя итог. К счастью, оба вычисления совпали, так что у миссис Никльби не оказалось повода заговорить.

— У вас хороший характер? — спросила миссис Уититерли, приоткрыв на секунду глаза и снова их закрыв.

— Надеюсь,— ответила Кэт.

— И у вас есть вполне респектабельная рекомендация, подтверждающая все, что вы говорите?

Кэт ответила утвердительно и положила на стол визитную карточку своего дяди.

— Будьте добры, придвиньте свой стул поближе и дайте мне посмотреть на вас,— сказала миссис Уититерли.— Я так близорука, что плохо различаю черты вашего лица.

Кэт, хотя и не без смущения, исполнила эту просьбу, и миссис Уититерли принялась томно рассматривать ее лицо, что продолжалось минуты две или три.

— Ваша наружность мне нравится,— сказала она, позвонив в маленький колокольчик.— Альфонс, попросите сюда вашего хозяина.

Паж вышел исполнить поручение и после короткого промежутка, в течение которого обе стороны не обмолвились ни словом, распахнул двери перед напыщенным джентльменом лет тридцати восьми, с простоватой физиономией и очень скудной растительностью на голове, который на минуту наклонился к миссис Уититерли и заговорил с ней шепотом.

— О! — сказал он, затем обернувшись: — Да! Это чрезвычайно важно. Миссис Уититерли — натура очень чувствительная, очень деликатная, очень хрупкая: оранжерейное растение, экзотическое растение…

— О Генри, дорогой мой! — перебила миссис Уититерли.

— Это так, любовь моя, ты знаешь, что это так. Одно дуновение,— сказал мистер Уититерли, сдувая воображаемую пушинку,— пфу! — и тебя нет.

Леди вздохнула.

— Душа твоя слишком велика для твоего тела,— продолжал мистер Уититерли.— Твой ум изнуряет тебя — это утверждают все медики; как тебе известно, нет ни одного врача, который не гордился бы тем, что его приглашают к тебе. Каково их единодушное заявление? «Дорогой мой доктор,— сказал я сэру Тамли Снафиму в этой самой комнате, когда он недавно был здесь,— дорогой мой доктор, каким недугом страдает моя жена? Скажите мне все. Я могу это вынести. Нервы?» — «Дорогой мой,— сказал он,— гордитесь этой женщиной, лелейте ее: для лучшего общества и для вас она служит украшением. Ее недуг — душа. Она растет, расцветает, ширится, кровь закипает, ускоряется пульс, усиливается возбуждение… Фью!»