Сомерсет Моэм: Рассказы

Они закончили, и воцарилось молчание. Молчание воцарилось в небесном суде. «Идите к чёрту», - были слова, которые просились на уста Предвечного, но он не произнёс их, ибо они порождали ассоциации, которые он справедливо полагал неподходящими к серьёзности ситуации. К тому же такой вердикт не подходил к рассматриваемому случаю. Его чело омрачилось. Он спрашивал себя, для этого ли он сделал так, чтобы солнце всходило над безграничным морем, и снег блистал на вершинах гор; для этого ли беспечно журчали ручьи, сбегая по склонам холма, и золотистая пшеница волновалась под лёгким ветром…

- Иной раз я думаю, - сказал Предвечный, - что звёзды никогда не сияют так ярко, как когда они отражаются в мутной воде придорожной канавы.

Но три тени всё ещё стояли перед ним и теперь, когда они изложили свою несчастливую историю, он не могли не чувствовать определённого удовлетворения. Борьба была тяжкой, но они выполнили свой долг. Предвечный легонько подул, подул, как человек может дуть на горящую спичку, и – смотрите-ка! – там, где стояли три бедные души, ныне не было ничего. Предвечный аннигилировал их.

- Я частенько удивляюсь, с чего люди взяли, что я придаю столько значения сексуальной распущенности. – Сказал он. – Если бы они внимательней читали мои труды, они бы заметили, что я всегда симпатизировал определённым формам моральной неустойчивости.

Затем он повернулся к философу, который всё ещё ожидал ответа на своё заявление.

- Ты не сможешь отрицать, - сказал Предвечный, - что в этом случае я вполне удачно совместил моё всемогущество с моей всеблагостью.

Я всегда был убеждён, что, если женщина задумала выйти замуж, ничто, кроме немедленного побега, не может спасти мужчину. Хотя и не всегда. Однажды мой друг, увидев неизбежную угрозу, неотвратимо надвигающуюся на него, взял билет на пароход (с одной только зубной щёткой в багаже, так сильно осознавал он опасность и необходимость немедленно действовать) и провёл год, путешествуя вокруг мира. Но когда, полагая себя в безопасности (он говорил, что женщины непостоянны и через двенадцать месяцев она вовсе забудет обо мне), он высадился в том самом порту, первым человеком, кого он увидел, весело машущей ему рукой на пристани, была маленькая леди, от которой он сбежал. Я знал только одного мужчину, кто в таких обстоятельствах сумел выпутаться. Его звали Роджер Чаринг.

Он был уже не молод, когда влюбился в Рут Барлоу, и у него было достаточно опыта, чтобы вести себя осторожно; но у Рут Барлоу был дар (может, стоит назвать это качеством?) приводить большинство мужчин в беспомощное состояние, и это он лишил Роджера его здравого смысла, его осторожности и его житейской мудрости. Он свалился, как ряд кеглей. Это был дар чувствительности. У миссис Барлоу, которая уже дважды овдовела, были великолепные тёмные глаза, самые трогательные из тех, что я когда-либо видел; казалось, они всегда были готовы наполниться слезами; они говорили, что мир слишком велик для неё, и вы чувствовали, что, бедная малышка, она испытывала больше страданий, чем кто-либо мог выдержать. Если, подобно Роджеру Чарингу, вы были крепким, дюжим мужчиной с кучей денег, почти неизбежно вы говорили себе: «Я должен встать между опасностями мира и этой беспомощной бедняжкой, и как чудесно будет убрать грусть из этих больших милых глаз!» Роджер объяснял мне, что все обращались с миссис Барлоу очень плохо. Она, очевидно, была одной из тех неудачниц, с которыми ничего не может произойти правильно. Если она выходила замуж, муж бил её; если она нанимала кухарку, та пила. У неё никогда не было ягнёнка, но он бы наверняка умер.

Когда Роджер сказал, что наконец-то уговорил её пожениться, я пожелал ему счастья.

- Я надеюсь, мы останемся добрыми друзьями, - сказал он. - Она малость побаивается тебя, знаешь ли; она думает, что ты бессердечный.

- Понятия не имею, почему она так думает.

- Она же тебе нравится, не так ли?

- Даже очень.

- Она пережила тяжёлые времена, бедняжка. Мне так её жалко.

- Да, - сказал я.

Я не мог бы сказать меньше. Я знал, что она глупа, и я думал, что она интриганка. Я был убеждён, что она крепка, как скала.

Впервые, когда я встретил её, мы вместе играли в бридж, и, хотя она была моим партнёром, она дважды побила мои лучшие карты. Я вёл себя, как ангел, но я думал, что если из чьих-то глаз и суждено политься слезам, то это скорее будут мои, нежели её. А затем, к концу вечера проиграв мне значительную сумму, она пообещала прислать чек, чего никогда так и не сделала, так что я не мог не думать, что это у меня, а не у неё должно было быть жалостливое выражение лица, когда мы встретились следующий раз.